Профессор нажал кнопку, на стенах появились зеркала, и я увидел себя, вернее, устройства, заменившие мне органы чувств и связавшие меня с миром: три небольших ящичка на столике, снабженные контрольной аппаратурой и набором регуляторов. В одном из ящичков за стеклянным экраном были… глаза. Настоящие человеческие глаза, укрепленные на шарнирах — так, чтобы угол зрения был достаточно велик. Они почему-то показались мне особенно родными, чуть ли не частицей меня самого, хотя это были вовсе не мои глаза. Я всегда был близорук, а они отлично обходились без очков. Кроме того, раньше у меня глаза были карие, а эти оказались черными.
— Спасибо. А теперь…
— …Теперь вам бы хотелось увидеть, как все устроено, — подсказал Тибо. — Ничего нет проще. Взгляните на экран.
На экране появилось изображение довольно большой комнаты, заполненной множеством незнакомых приборов и паутиной проводов. Все провода сходились в каком-то центре — в точке, которую я не видел. Потому что в этой точке был собственно я! Мой мозг, хранимый при постоянной температуре, получающий питание по тысячам линий и проводов…
Мне стало не по себе: где же все-таки я сам? В той ли комнате, где стоят три магических ящичка и мы беседуем с профессором, или там, среди этого сложнейшего оборудования? В конце концов я решил, что логичнее всего считать, что я там, где глаза…
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀
6 мая.
Ровно в девять меня подсоединили к Мишелю, сотруднику клиники Тибо, который, взяв с собой датчики, в это время ехал на машине в университет. Тотчас я очутился в моем городе. День был пасмурный, шел мелкий дождик, прохожие прятались под зонтами.
Я попросил Мишеля зайти в актовый зал, пока народ еще не собрался. Мы поспели вовремя — зал был почти пуст. Мишель подошел к возвышению, на котором стоял гроб с прозрачной крышкой. Еще издали я отчетливо увидел себя — того, к какому издавна привык. Свет падал на лицо так, что мне нельзя было дать моих пятидесяти пяти лет. Я себе понравился.
Актовый зал постепенно заполнялся людьми. В 9.30 там яблоку негде было упасть. Началась панихида. Рассеянно слушая ораторов, я с нетерпением ждал собственного выступления — оно было заблаговременно записано на пленку. Моя речь прозвучала совсем неплохо: я увидел это по лицам собравшихся. Кстати, на разбросанные там и сям колкости, кажется, никто не обратил внимания.
Когда я отправился проводить себя на кладбище, погода сделалась еще омерзительней, чем утром. Пошел проливной дождь. И я с любопытством наблюдал, как толпа постепенно редеет. Даже самые близкие мне люди украдкой отделялись от процессии. Мне стало жаль Мишеля, у которого не было с собой зонта, и я отпустил его, попросил переключить меня на клинику.
Итак, похороны позади. Пора подумать о будущем. Это прекрасно — сознавать, что время теперь практически никак тебя не ограничивает…
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀
27 апреля.
Сегодняшнюю лекцию читал из рук вон плохо.
Я это понял по реакции слушателей. Обычно они внимательно следят за моими глазами, установленными на кафедре. Теперь же никто на меня не смотрел: похоже, студенты, как и я, мыслями были где-то далеко.
— Сегодня занятия будут окончены на два часа раньше, — вывернулся я из положения. Слушатели тотчас оживились, а я быстренько переключился на аппаратуру в моей квартире.
Через час сюда должна была прийти Анна!
Я хотел подготовиться к ее приходу. Однако я сообразил, что понятие «подготовиться» сейчас лишено всякого смысла. Что я мог сделать? Четыре ящичка, обеспечивающих мне связь с окружающим миром — мое зрение, голос, слух и с недавних пор добавленное обоняние, — всегда работали одинаково четко.
К счастью, я мог волноваться, ежеминутно поглядывать на часы, думать, представлять себе, как она первый раз войдет в дом, и прислушиваться к шуму проезжающих автомобилей.
Ровно в пять я услышал, как у подъезда остановилась машина. Стук дверцы, шаги на лестнице и в дверях — Анна.
В руках у нее была охапка сирени (сразу запахло). Я смотрел на Анну и молчал. Она подошла к письменному столу, на котором я был расставлен. Поцеловала цветы и положила их передо мной.
— Спасибо. И еще спасибо за то, что ты так красиво одета.
Анна покраснела. Я, должно быть, тоже (только этого никто не мог бы понять).
— Пора браться за работу. Что я должна приготовить? Передник у тебя, надеюсь, найдется?
— Все, что нужно к ужину, на кухне, — ответил я. — А передник… Передника, боюсь, у меня нет.