⟨…⟩ В те дни, с какой стороны ни посмотри, я был устроен в жизни на зависть хорошо. Жил в сельской местности, в сонной деревушке неподалеку от столицы; соседями моими были бесхитростные крестьяне, чьи странные обычаи и еще более странный говор я с удовольствием изучал. В самой деревушке и в ее окрестностях жили миллиарды крестьян, но казалось, что их не так уж много и живут они очень разбросанно, потому что у микробов миллиард — сущая чепуха.
Места здесь были чрезвычайно красивые и полезные для здоровья; куда ни глянь — перед тобой уходящие вдаль и скрывающиеся в дымке зеленые луга, сады и леса, пересеченные прозрачными реками, наполненные звоном птичьих голосов. Они простираются до самых уступов величественных гор, чьи суровые очертания изломанной линией вырисовываются на горизонте. Ясная, умиротворяющая панорама, всегда безоблачная и светлая, ибо на планете Блитцовского не бывает ночи. То, что для человеческого глаза кромешная тьма, для микроба — полдень, волшебный, нежный, великолепный полдень. Миссия микроба сурова и безотлагательна, он редко спит, пока с годами его не одолеет усталость.
А какой видится здешняя неприступная скала человеку? Для него она меньше бородавки. А здешние прозрачные сверкающие реки? Нити паутины, капилляры, которые можно рассмотреть только под микроскопом. А здешнее бездонное беспредельное небо — обитель грез? Для подслеповатых человеческих глаз его просто не существует.
Для моего острого совершенного зрения весь этот необъятный простор полон жизни и энергичного движения, непрерывного движения. Ведь я вижу не только молекулы, составляющие все вокруг, но и атомы, составляющие молекулы, а человеческий глаз не различает их даже при помощи самого сильного микроскопа. Для человека атомы существуют лишь теоретически, он не может проверить факт их существования опытом. ⟨…⟩
Ничто не пребывает в покое — ни дерево, ни железо, ни вода, все движется, неистовствует, вращается, летит — днем и ночью, ночью и днем, неподвижности не существует, смерти не существует, все полно жизни — торжествующей, всеобъемлющей жизни, даже кости крестоносца, павшего под Иерусалимом восемь столетий тому назад. Понятия «растительный» не существует, все вокруг животного происхождения; каждый электрон — животное, каждая молекула — стадо животных, и все они имеют свое предназначение и душу, которую нужно спасти. Рай создан не только для человека, остальные божьи твари вовсе не должны пребывать в забвении. Бог дал каждому из них свое скромное предназначение, они выполнили его и не будут забыты, каждый будет вознагражден по заслугам. Человек, этот тщеславный спесивый пустослов, думает, будто он окажется в раю среди себе подобных. Его ждет разочарование. Пусть научится смирению. Если бы он не давал кров и хлеб презренным микробам и вечно гонимым бациллам, его незачем было бы сотворять. Это и есть его миссия, смысл его существования, так пусть делает свое дело и помалкивает.
Три недели тому назад я и сам был человеком, думал и чувствовал, как человек. Но с тех пор прошло три тысячи лет, и я понял всю глупость человеческого существования. Мы живем, чтобы учиться, и счастлив мудрец, умеющий извлечь из учения пользу.
Во всех микроскопических исследованиях мы имеем несомненное преимущество перед земными учеными. Как я уже указывал, мы видим невооруженным глазом то, чего не обнаружит ни один созданный человеком микроскоп, поэтому мы можем добыть фактические данные о явлениях, лишь теоретически известных земным ученым. И разумеется, мы знаем кое-что о том, что на Земле не известно даже теоретически. К примеру, на Земле не подозревают, что у каждого атома есть характер, свой собственный характер. Дело обстоит именно так. Некоторые молекулы камня испытывают отвращение к молекулам растения или другого существа и ни за что не хотят вступать с ними в связь. Но если бы они и захотели, им бы не позволили. Никто так не привередничает, выбирая окружение, как молекула. На молекулярном уровне кастам нет числа, даже Индия не идет с ними ни в какое сравнение. ⟨…⟩
Я часто вспоминаю разговор, который имел по этому поводу с одним из своих приятелей, известным ученым по имени Бблбгксв; чтобы не сломать язык, я называл его просто Бенджамин Франклин — звучит похоже, во всяком случае, когда произносит иностранец, оно звучит почти как «Франклин», если не как «Смит».
⟨…⟩ Франклин — микроб желтой лихорадки, но говорит на ломаном, дьявольски безграмотном щитовидно-дифтерийном диалекте, который я понимаю с трудом. 0‘ если б он знал латынь, но, к сожалению, он ее не знает. Просто поразительно — эти бациллы признают только свой язык и избегают иностранных!