Помедлив несколько секунд она направилась следом. Уж если изображать героя, так до конца. Уже внутри она с облегчением увидела, что пламя в доме не бушует, а дым и удушливый запах исходят от кучи тряпок, наваленных в гостиной. В ковре образовалась дыра, но дальше огонь не успел распространиться. Блум схватил с кресла грязное одеяло и набросил его на дымившуюся кучу. В этот момент с улицы донеслись звуки подъезжавшего автомобиля пожарной команды. Блум вышел им навстречу, оставив Энджи одну. Та прошла из гостиной вглубь дома, где находилась кухня, служившая также столовой. Дверь была закрыта, и из-за нее доносился нестройный шум. Музыка, разговор, крики — все это, приглушенное запертой дверью, смешивалось в единую какофонию, но не услышать эти звуки было невозможно. Телевизор, решила Энджи, но вскоре до неё донесся совершенно иной звук. Звук, который был живым и явно не записанным на пленку.
Тихий плач.
А затем…
Энджи узнала этот звук. Что-то вроде вдоха наоборот, когда воздух врывается в вакуум, где сталкиваются две воздушные волны.
За этим странным звуком моментально последовал жуткий вопль.
Мур распахнула дверь.
Зрелище, представшее ей, навсегда запечатлелось в её памяти как воплощение абсолютного кошмара, и она чувствовала, что даже смерть не сможет стереть его, что он останется в её сознании навечно. Спиной к стене стояла женщина, она машинально щелкала зажигалкой и с мечтательной улыбкой глядела куда-то вдаль, а в центре комнаты виднелось еще что-то, окутанное огнем и дымом.
Это была маленькая девочка.
Стол был накрыт, звук в телевизоре включен на полную мощность. Из радиоприемника на всю комнату гремел симфонический оркестр. Сама же комната наполнялась дымом; он поднимался вверх, скапливался под потолком и клубился вокруг грязного розового абажура.
Девочка корчилась на полу и кричала, кричала, кричала…
Не видя ничего, что можно было бы накинуть на нее, Мур сорвала с себя халат и, бросившись к девочке, накрыла ее халатом, ладонями чувствуя жар пламени, но не ощущая боли. На то, чтобы сбить пламя, потребовалось не больше двадцати секунд, и все равно она опоздала на миллиард дней.
Тело девочки почернело и потрескалось, красные пятна выступали из клочьев плоти, к которым прилипли расплавленные обрывки нейлона, когда-то служившего одеждой; от детского лица осталась лишь половина, обе руки, туловище и одна нога обуглились. Энджи решила, что девочка мертва. Она хотела поднять ее и убедиться, что огонь угас. Доктор машинально подняла глаза на женщину, но та даже головы не повернула в её сторону. Мур заорала, призывая Блума. Заорала так, как не кричала никогда в жизни.
Очевидно, от этого безумного крика девочка очнулась и посмотрела на Энджи. Кошмар начался снова.
Она умирала, это было ясно. Она дернулась, и доктор почувствовала, как детское тело разламывается в её руках. Оставалось только надеяться, что она уже не чувствует боли, что огонь уничтожил все ее нервные окончания. Кто-то вошел в комнату и остановился позади неё. Мур краем уха услышала громкий вдох и отборную ругань, но по-настоящему она не воспринимала ничего, кроме девочки. Слава богу, она перестала кричать. Взгляд её единственного уцелевшего глаза остановился на лице Энджи, и в этом взгляде не было ни страха, ни боли — одно лишь непонимание.
Последние произнесенные ею слова остались навеки в памяти Мур, время от времени вспыхивая в её мозгу. Она задала вопрос, который наполнял её одновременно ужасом, изумлением и надеждой. И ответа на этот вопрос у Энджи не было.
Слова девочки красноречивее всего на свете доказывали, что Бог существует, но Бог этот жесток.
— Где моя мама?
И она покинула этот мир, оставив только смрад сожженной человеческой плоти и жирное розовое пятно на белой рубашке доктора.
Уже вывели из комнаты женщину, которая по-прежнему глядела куда-то вдаль, не обращая никакого внимания на еще дымившийся на полу обугленный сверток, и только тогда Энджи поднялась и посмотрела из окна на маленький неухоженный садик. Только тут она узнала звучащую музыку. Это был «Реквием» Ре минор, K.626 (лат. Requiem — заупокойная месса) — последнее, незавершённое произведение композитора Вольфганга Амадея Моцарта, над которым он работал вплоть до самой смерти, — траурная заупокойная месса, написанная на канонический латинский текст. После смерти сочинение завершили Йозеф Эйблер и Франц Ксавер Зюсмайер. Тем не менее, «Реквием» является одним из наиболее известных произведений Моцарта и рассматривается как одно из важнейших его творений. И от этого было лишь тяжелее.
Блум чертыхнулся, его лицо выражало одновременно и горечь, и боль, и отчаяние. Он вышел на улицу, но вся его предыдущая жизнь осталась в этом доме.
Энджи сглотнула комок в горле и посмотрела на свои чёрные обожженные руки.
Если даже это всё просто так, то…
Зачем живёт она?
========== Глава 86: Твой маленький рай ==========
— Догоня-я-яй! — верещала шатенка, носясь по дому, едва ли не снося всё на своём пути. — А вот поймай меня!
В этом огромном двухэтажном доме можно было повеселиться на славу. Вбежав по крутой лестнице, она звонко хохоча, оказалась сначала в небольшом, но просторном коридоре. Глаза заметались по разным просторным комнатам, все они выглядели огромными и невероятно роскошными. Но выбор всё же пал на помещение с просторным застеклённым балконом. Эта часть дома словно была слегка выдвинута и поэтому казалась больше остальных. Мелани, заворожённая открывшимся ей видом, легонько толкнула стеклянную дверцу, оказываясь снаружи. Нагретые солнечными лучами половицы приятно грели ноги, а лёгкий ветерок играл в её волосами. Перед глазами распростёрлось глубокое тёмно-синее озеро, в котором плескались рыбки. К этому озеру вела выложенная из камня широкая тропинка, неподалёку стояла красивая беседка, рядом находился маленький фонтанчик. Всё это место создавало такую мягкую, непринуждённую атмосферу, что девушка не заметила, как расслабилась и ощутила накатившую внезапно сонливость. Ей захотелось остаться здесь навсегда.
— Я тебя догнал, — горячий шёпот коснулся мочки уха. Всё тело отозвалось жгучим желанием оказаться непозволительно близко и Мелани позволила себе оказаться в его обжигающих руках.
— Я просто поддалась тебе, — надула щёки та, когда её просто усадили на перила. Она представляла себе иное продолжение. — Так что поправь свою корону!
— Зачем? Она идеально сидит.
— Не-ет! Вот, смотри, она у тебя съехала! — шатенка щёлкнула пальцем по лбу Люца и ехидно усмехнулась. Ей нравилось издеваться над ним и ощущать полную безнаказанность. Ранее за собой она такого не замечала, видимо подхватила странную привычку у Гавриила. — А где твой брат?
— Какой из? — Люцифер был немало удивлён таким вопросом.
— Ну-у-у… Гаврик. Но и про Бальта было бы интересно узнать.
Внутри Дьявола вспыхнул очаг ревности. Зачем Мелани сейчас вспомнила об этой сладкой парочке? Сжав руками железную оградку, на которой сидела его Неудача, блондин пытался придушить проснувшуюся злость. Ему не хотелось всё испортить, ведь всё так хорошо шло.
— Хочешь есть? — заметив изменения во взгляде голубых глаз, шатенка сразу же перевела тему, спрыгивая со своего места и уходя обратно в дом. — А может, ты бы хотел чего-нибудь особенного? — лукаво усмехнувшись, Мел поманила мужчину за собой, но сама при этом продолжала удаляться, продолжая игру в догонялки.
— Опять играем в кошки-мышки? — Люцифер усмехнулся, позволяя собой немного манипулировать. Он находил это забавным. Не каждый день позволяешь играть собой. За столько лет, даже веков, никому не получалось настолько заполучить его доверия, даже Лили с её интригами и пошлыми шутками. Но той был нужен статус и место рядом с ним, но вот загвоздка: она не была нужна ему. По крайней мере, как королева. Как игрушка для развлечений — ещё как! Но с Мелани было всё иначе, словно с её появлением перевернулся весь его мир. И он был этому рад.