Глава VII
НА ХУТОРЕ МИХАЙЛОВСКОМ
Группенфюрер Штумм — начальник отделения гестапо Хутора Михайловского — был, по его убеждению, представителем «высшей расы». Блондин, с воловьими глазами и выхоленным мясистым лицом, он со всеми вел себя надменно и нагло. Его видели всегда в сопровождении серо-бурого пса, помеси овчарки с диким волком, который верно охранял своего господина. Штумм был грозой и палачом лагеря военнопленных. После ликвидации лагеря Штумм пытался насадить в Хуторе и вокруг него полицию, но никто из рабочих и служащих не пошел к нему, и Штумм за это мстил населению. Он поставил себе целью ликвидировать в Хуторе не только советский актив, но и каждого, кто был патриотически настроен.
Утром 23 февраля Штумм был разбужен грохотом страшной силы. Ему показалось, что в его квартире разорвалась бомба.
Он наспех оделся, схватил автомат и спустился по лестнице. За ним последовала собака. Внизу у выхода Штумм отдышался, прислушался. Снаряды рвались рядом, на главной улице. По силе разрывов Штумм определил, что артиллерийский обстрел ведется из крупнокалиберных орудий.
«Неужели десант?» — подумал он.
Прижимаясь к стене дома, Штумм добрался до угла, глянул вдоль улицы: из дверей и окон казармы выскакивали солдаты. Они были без шинелей и пилоток, а некоторые и без оружия. Пожарное депо, где расположился артиллерийский парк гарнизона, уже загорелось.
Сильным прыжком Штумм перемахнул кювет, выскочил на пустырь и, проваливаясь по колено в снег, побежал вниз, к железнодорожным составам. Но оттуда, из-под платформ с автомобилями, захлопали винтовочные выстрелы. Штумм повернул вправо, к разрушенным корпусам завода, рассчитывая отсидеться в заводских подвалах, в тех самых страшных, зловонных подвалах, где он, Штумм, уничтожал русских. Собака, взвизгивая и лая, бежала за ним.
Но тут из-за темных, полуразрушенных стен поднялись солдаты в русских шинелях и двинулись боевой цепью в сторону станции. Отблески пламени горящих казарм освещали их лица. Русские бежали с винтовками наперевес. Звонкий голос выкрикивал команду. И сотни голосов ему отвечали:
— У-р-р-ра-а-а!
Штумм шарахнулся назад и побежал к виадуку, подгоняемый запевами рикошетов.
Вырвавшись на дорогу, которая идет в Ямполь, Штумм ускорил бег, стремясь обогнать немецких солдат. В нем еще не погасла надежда пробраться в село Юрасовку, в дом своего ставленника — старосты, напялить там на себя бабью юбку, закутаться платком и незаметно, неузнанным скрыться.
За виадуком на бегущую толпу немцев обрушился со стороны Юрасовки шквал снарядов и пуль. Тучи снега взлетали над дорогой. Немцы кинулись назад. На ровной, как стол, лощине им негде было укрыться. Сбитая с толку, никем не управляемая толпа побежала к проезду под рельсами железной дороги. Штумм, поддаваясь стадному чувству, тоже бросился туда, но станковые пулеметы с Юрасовского бугра достали немцев и здесь. Штумм в отчаянии полез на крутую насыпь, и сорвавшись, полетел в обшитый досками кювет. Сбросив на ходу шинель, он вбежал в коровник и забился в темный угол.
Коровник окружили русские, крича: «Сдавайся!»
Штумм быстро сбросил мундир с приколотым к нему железным крестом, спрятал его под кормушкой, втоптал в навоз «вальтер» с кобурой, а заодно и документы. Неторопливо подняв руки, он вышел из коровника и, умышленно ломая родную речь, сказал:
— Их бин зольдат, их бин шофер, шофер, механикер.
— Врешь! Ты русский язык знаешь! — кричит человек с карабином в руках. На Штумма в упор глядят сухие, горящие ненавистью глаза.
Силы изменили Штумму. Он сел на порог коровника. Его собака бросилась на русского солдата, тот уложил ее выстрелом.
Штумма повели на КП, расположенный на пригорке в Юрасовке, напротив виадука.
У меня нет времени долго заниматься разговором с этим гестаповцем.
Штумм силился купить снисхождение подобострастной улыбкой. Он даже не понимает, в чьи руки попал. Он убежден, что партизаны — это те, кого он вылавливал при помощи предателей поодиночке, что партизаны не могут иметь артиллерию и не способны драться против регулярных частей немецкой армии.
— Значит, сегодня партизаны обманули ваши ожидания, господин группенфюрер, — говорю я ему.
Я потребовал от Штумма набросать схему его замысловатого заячьего маршрута от квартиры до моего КП, чтобы установить, насколько верно и точно осуществлен план операции и как ведут себя в подобной обстановке группенфюреры. Выяснив всё это, я сказал ему, не скрывая презрения:
— Вами, бесспорно, руководил только животный страх.
И, передав группенфюрера в распоряжение Колосова, я занялся делами, от которых меня оторвал пленный.
В бинокль я отчетливо вижу картину боя. На опушке Чуйковского леса стоят гаубицы, они уже не стреляют по Хутору, а перенесли огонь на Ямпольскую дорогу, на юг, куда через поле стремятся вырваться разрозненные группы немцев.
Налево полыхает пламя: горят вагоны, стоящие на платформах автомобили и штабеля автопокрышек. Запах резины доносится на КП, клубы черной копоти застилают хутор. Это работа Сачко и его взвода. На центральной улице пылает пожарное депо, рвутся снаряды артиллерийского склада. Ворошиловцы подходят к казарме. Какой-то всадник во весь опор мчится от лесной опушки к заводоуправлению. Вглядевшись, я узнаю в нем Гудзенко. От виадука и вправо вдоль насыпи железной дороги на Ямполь всё еще перебегают одиночные фигуры немцев.
Стрельба постепенно редеет…
…К девяти утра выстрелы на Хуторе прекратились. На улицах показался народ. Гудзенко прислал мне записку:
«Хутор занят, противник разбит. Организую разрушение станции и эвакуирую в лес захваченное в складах. Прошу прочесать местность и поле боя от Юрасовки до заводоуправления. Ямпольский отряд следует держать в заставе на шляху Хутор — Ямполь».
Собрав командиров, я определил им полосы для прочёски, а сам выехал на Хутор к заводоуправлению, куда и должны были собраться после прочёски все подразделения.
Смрадный чад дымившихся на платформах автопокрышек, автомобилей и еще чего-то, что составляло военный груз нескольких составов, разносился по всему Хутору. Пылало пожарное депо — арсенал гитлеровцев. Партизаны сквозь огонь вытаскивали оттуда оружие. Вокруг депо я насчитал две пушки, десятки ручных и станковых пулеметов. Винтовки грудами лежали на улице.
Там же, во дворе депо, в специальном складе был найден большой запас мин, снарядов, патронов.
Люди толпились возле продовольственных складов и уходили оттуда с тяжелыми ношами. Жители наперебой приглашали нас к себе, подробно расспрашивали о положении на фронте. На улицах появилась молодежь, послышались смех и звуки гармоники.
Сквозь толпу к помещению деревообделочного комбината вели под конвоем гестаповца Штумма. Справа, чуть отделившись, шел сержант Колосов.
— К стенке его, гадюку, к стенке! — требовали партизаны и женщины.
Штумм хныкал, припадал на колени и до хрипоты в горле молил о пощаде.
Но его пресмыкающийся вид еще более накалял ярость толпы. Конвой был оттеснен возмущенными партизанами и населением.
— Сюда, сюда! Эсманцы лагерного волка ведут! Поймали гада! Давай его, давай!
Оскалив зубы а вращая дикими глазами, он закричал не своим голосом:
— Не убивайте!..
Разъяренная толпа на мгновенье отшатнулась. В этот миг Штумм изловчился и кошкой перепрыгнул через палисадник. Он сделал еще два-три прыжка и скрылся за углом дома.
— А-ах, сволочь!
— Держи! Ушел! Ушел!
Все кинулись в погоню. Захлопали торопливые выстрелы, а Штумм, как затравленный волк, летел вдоль домов и палисадников, сверкая голыми ногами.
Двое ворошиловцев вскочили на коней и галопом ринулись за убегающим.
— Прекратить стрельбу!
Беглец повернул в поле и с удвоенной прытью пошел через глубокий снег, взбивая белые комья: не далее как в километре, за небольшим бугром, беглец видел синеватую опушку леса — свое спасение. Он мчался с поразительной быстротой.