В то же время из-за сарая выбежал полицай в длиннополом, не по росту, пальто и в немецкой пилотке. Он повелительно крикнул:
— Назад! Бегом!
Сергей и Мишка остановились. Полицай подбежал к ним и, тыча стволом в Карманова, спросил:
— Тебе сколько лет?
— Семнадцать, — ответил Мишка.
— А тебе?
— Двадцать два, — ответил Пузанов.
— Женат?
— Женатый…
— Вот и дурак, что удираешь… Женатые, самостоятельные нам нужны…
— Кому это — вам? — спросил недоверчиво Сергей.
— Нам! Кого видишь! Мы, брат, по душам поговорить приехали… Хочешь, на службу примем? — И полицай, пытаясь казаться своим, предложил: — Кури, хлопцы!
— Я не курю, — буркнул Сергей.
— И я тоже, — соврал Мишка.
— Э-э, да я вижу: вы — тоже волки с зубами! — И, зло прищурившись, передразнил: — Не ку-р-р-ю-у… Недоноски паршивые… — Затем, вскинув автомат, прошипел: — Марш в клуню!
На улице конвоируемых обогнала подвода. Двое полицаев везли на подсанках железную бочку, как видно, с бензином.
Возле клуни толпились жандармы. Они держались особняком и лишь изредка отвешивали «образцовые» удары прикладом, вталкивая людей в клуню.
Втянув головы в плечи, друзья готовились принять неизбежные удары.
— Марш-марш! — зарычал немец и замахнулся. Парни метнулись к дверям и, нырнув под ноги односельчан, очутились посреди клуни…
— Меня гад-гитлеровец достал прикладом! — яростно и глухо сказал Пузанов.
Мишке видно было, как побагровели от злобы лицо и шея Пузанова.
— А мне по затылку досталось от полицая, — сообщил Мишка. — Что будем делать?
Сергей еще злей выругался. Горячо дыша в Мишкино ухо, он говорил:
— Только бы вырваться… не таких фонарей навешаем. Они еще узнают барановцев… Буду их руками душить! Зубами грызть! Только бы… не сдохнуть сейчас в этом сарае…
Протиснувшись между людьми в угол, Сергей нашел в клуне своих — мать, жену, тетку.
В это время открылась дверь клуни, и рябой верзила с ярко-рыжим чубом, зачесанным на выбитый глаз, размахивая немецким автоматом, заорал, обращаясь к людям:
— Пах-х-аны!.. После моей речи всякие слова — утиль! Известно нам: скрываются меж вами коммунисты и партизаны. — Он оглянулся на посиневших и хмурых жандармов. Те одобрительно закивали головами: ё-ё!
— Или вы укажете их нам, или все вы… — Тут чубатый перечислил матерей и богов, каких знал. — Или… все вы — сволочи! — сорвавшись на визгливых нотах, добавил: — Никто отсюда живым не выйдет!..
Рябой уставился свирепым бычьим глазом на перепуганных людей.
— Н-н-ну… — скрипнул он зубами и щелкнул затвором.
Люди молчали, пронизывая карателей ненавидящими глазами…
— Со мной — в молчанку играть? — еще злее прохрипел одноглазый и, подскочив, ударил кованым сапогом колхозного завхоза Троицкого.
Передние ряды отшатнулись, люди ахнули.
— Хватай их! — дико заорал одноглазый.
Полицаи кинулись в клуню, замахиваясь прикладами и пиная людей. Выхватив человек двадцать мужчин, они погнали их на бугор, стреляя и матюкаясь.
Клуню снова закрыли и подперли снаружи чем-то тяжелым.
— Чего они задумали, разбойники? — прошептала жена Сергея и припала к нему, дрожа всем телом.
— Перестань! Что всем, то и нам будет! — мрачно ответил Сергей.
Но когда на бугре, за клуней, дрогнул морозный воздух от винтовочного залпа и на снег упали расстрелянные, мать Сергея засуетилась:
— Сереженька, голубок мой… Приютись под стенку. Мы на тебя сядем… Укроем. Может, спасем. А стрелять будут, изверги, так пусть уже меня, старуху, первую…
От дверей кто-то с ужасом выдохнул два слова, которые, как электрический ток, пронизали каждого:
— Бензин подвозят!..
Толпа сжалась, замерла. В напряженной тишине глядели в светлые щели дверей и стенок клуни десятки остановившихся глаз.
— Топоры бы иметь… под полою, а теперь — поздно… — вполголоса простонал Троицкий…
И как эхо передалось это слово многими:
— Поздно… поздно…
Послышались рыкающие раздраженные голоса. Было видно, как немцы били прикладами двух полицейских.
— Крепитесь, братцы! Бензин у них по дороге вытек. Глядите: везли бочку пробкой книзу. Пьяные… Теперь их за это в приклады взяли…
— Идут!
Все разом отхлынули: дверь широко раскрылась. Один из полицаев, дыша самогонным перегаром, проговорил, указывая на бугор:
— Будете запираться, все на свалку пойдете! Приказано объявить решение начальника жандармерии: вы — скот и мусор. Сто барановок расстреляем, но сто первую вышколим, проучим… А сейчас отвечайте мне: Паршкова Дарья здесь?
Дарья, молодая женщина, известная как связная подпольного райкома, дрогнула. Но ее заслонили другие.
— Не тикни…
— Я спрашиваю: Паршкова Дарья тут?
Но барановцы снова молчали… Грохнул выстрел, с крыши свалился ком снега. Женский голос выкрикнул:
— О боже!
Снова появился рябой. Он отшвырнул пьяного полицая в сторону, и человек семь вошло в клуню.
Грубо расталкивая людей и оглядывая каждого, рябой склонился над матерью Пузанова:
— На чем сидишь, паханша? — толкнул он стволом винтовки старушку.
— Я старая, сынок, больная, — залепетала перепуганная Пузанова.
— Я вылечу! — рыкнул полицай и отшвырнул старушку.
Сергей невольно приподнялся.
— Ты чего, партизанская морда, ховаешься?
Побелевший Сергей не знал, что ответить одноглазому.
Тетка Пузанова, разбитная и находчивая женщина, заголосила:
— И-и-и, Христос с вами! Какой он партизан? Это Сережа! Да он только из тюрьмы воротился…
— Из кичмана?
Полицейский кольнул острым глазом.
— В каких местах припухал?
Сознание вернулось к Сергею. Он действительно был осужден за драку с товарищами и отбывал принудительные работы.
— В Бутырках… и в Архангельских лагерях, — врал Сергей.
— А погорел на чем? — переспросил рябой, прожигая одиноким глазом.
— За револьвер засыпался… Судили на всю катушку… — отвечал Сергей жаргоном уголовников, сообразив, с кем имеет дело.
— Так ты, выходит, и взаправду — из работяг? А под подолами прячешься… Эх ты!.. Кури, друг по жизни! — И одноглазый протянул Сергею серебряную «протабашницу».
Сергей опустился на обрубок дерева и, скрутив неумелыми, трясущимися пальцами цигарку, прикурил, глубоко затягиваясь, хотя и не был курящим.
После расправы на бугре в селе начался повальный грабеж. Загорелось несколько хат. Пьяная банда карателей разбрелась по селу, а когда стемнело, поспешила удрать из Барановки, оставив людей в клуне.
Ночью барановцы разошлись по своим ограбленным, выстуженным хатам. Никому не спалось. Сергей и Мишка отогревались в теткиной хате. Пришли к ним и другие дружки — сын завхоза Троицкого и Володя Шашков из соседней деревни Муравейной. Комсомолия совещалась в эту ночь: как быть, где искать помощи, куда податься?..
— Их не найдем, конечно, в Барановском лесу, — говорил убежденно Сергей.
— Почему же конечно?
— Уж будь покоен! Ушли далеко!
— А я еще с осени кое-что знаю… — многозначительно сообщил Карманов.
Он втайне надеялся, что приведет друзей прямо к партизанам в землянку, на которую натолкнулся однажды в Барановской роще и, догадавшись, что землянка — база Фомича, никому не говорил об этом.
— Вот уйдем в лес — и все тут…
— А если жандармы там? — возразил Сергей. — Я с ними лично познакомился… Чтоб им…
— Ну так что?
— Никто теперь в лесу запросто не бывает, — поучительно заметил Сергей, и друзья еще крепче задумались.
Приехавший отряд выручил барановскую молодежь. Фомич тут же принял решение — выкопать из земли оружие и боеприпасы, забазированные райкомом на огороде Артема Гусакова, И еще до рассвета Петро, сопровождаемый Кармановым, Шашковым и тремя братьями Пузановыми, привез в Барановку тридцать винтовок, ящики с патронами и ручными гранатами.