— Неужели он? — спросил я подошедшего Баранникова.
— Он! — подтвердил Николай.
— Снимай патронташи, ищи у него документы, сержант.
Через минуту я перелистываю засаленный паспорт. Он оказался польским. На первой странице витиевато, с писарским шиком выведена фамилия: Б а р а б а н.
Значит Барабан врал, уверяя нас, что был в русском плену. В действительности он здешний житель, удравший за границу с награбленными ценностями. Там он и завел свое кулацкое хозяйство.
Я взял обрез Барабана и подумал: «Зачем ему еще обрез?.. Да! Он не очень-то верил в десятизарядную русскую винтовку! Она была для него новинкой. Он привык к оружию бандита — к обрезу. Все ясно».
— Смотрите, — сказал я моим товарищам, — как неровно, должно быть рашпилем, спилен ствол. Делал это, конечно, он сам. И сколько злобы кипело в нем против советских людей, когда он занимался этой работой! Как отполирована шейка приклада! Это оттого, что он носил обрез под полой, — двадцать лет носил: на обрезе стоит год изготовления его — девятьсот восемнадцатый.
К нам подошел Фисюн. Он пристально и долго глядел на убитого, потом сказал:
— Он, зараза! Барабан! Мой старый враг. Ярый петлюровец, атаман банды… За мной охотился в восемнадцатом, потом ушел в панскую Польшу. Матерого волка свалил ты, капитан, — спасибо!
— И тебе, Порфирий Павлович, спасибо!
Я возвратил Фисюну драгунку без мушки. Теперь у меня своя, десятизарядная.
— Николай, — сказал я Баранникову, — подбери и те винтовки, что лежат на улице, а «утошницу» бате отдай. Он «озброит» другого ездового.
Фисюн захохотал.
— Согласен, из моей каптерки все пойдет в дело!
— Итак, Порфирий Павлович, — обратился я к Фисюну, — не столь уж малы трофеи на этом участке боя; а как у вас?
— Откапывают уже, — ответил Фисюн. — Будет у Красняка оружие!
Глава IV
ПЛАМЯ НАД ЭСМАНЬЮ
Семь хат выселка Святище, где жил Артем Гусаков, стояли на бугре среди чистого поля, словно сторожевой дозор на кургане.
Помня наказ Фомича — быть наблюдательным постом райкома, — Артем неусыпно следил за окрестностями. С бугра проглядывались Севско-Глуховский шлях, дороги на Пустогород, в Эсмань и в Ямполь. Но чаще всего Артем глядел на север: там, в двадцати километрах от Святища, в ясные солнечные дни в голубоватой дымке проступали леса, называемые Хинельскими.
Вечерело, когда Артем заметил из окна своей хаты щупленькую фигурку подростка, быстро шагавшего вдоль зимника. Мальчик зябко ежился, глубже засовывая руки в рукава широкой свитки.
«Куда бы на ночь глядя? — подумал Артем. — Должно, пустогородский. Никто из Фотевижа в Пустогород ни вчера, ни сегодня не проходил, — верно, посыльный, надо проверить».
Артем побежал в сарай, быстро заложил коня и вскоре догнал мальчонку.
— Эй, хлопчик, садись, подвезу!
— Да мне недалеко, дядя, я только до Фотевижа, — ответил мальчик. — Я с пакетом от пустогородского старосты.
— Ну, так туда я и еду, — сказал Артем. — Давай мне пакет, я передам старосте, а ты до дому повертайся.
Паренек, подумав немного, отдал пакет Артему.
Взяв пакет, Артем дал волю коню. Скрывшись за поворотом, старик взломал печати, вынул тонкий папиросный лист бумаги.
Там было напечатано:
«…Для перевозки продовольственных запасов из Эсмани в Глухов всем старостам района надлежит обеспечить прибытие на станцию Эсмань к 6-00, 10-го января 1942 г., необходимого транспорта в количестве 2.000 подвод с возчиками. Старосте села…»
Тут было от руки написано название села и проставлена контрольная цифра подвод, которые должен был пригнать в Эсмань фотевижский староста.
Ниже сообщалось, что зерно в эсманских складах к отправке подготовлено, подъезды к пакгаузам расчищены от снега и рабочие на погрузку выделены.
Прошло не больше часа, и распоряжение эсманского коменданта было уже в руках Фомича на Хинельском лесокомбинате.
Еще в первые дни пребывания своего на лесокомбинате Фомич из сообщении верных людей узнал, что в Глухове происходило совещание немцев, в котором принял участие почти весь административный аппарат гебита[2], в том числе сельскохозяйственные коменданты и бургомистры. На совещании присутствовал «сам» — главный комиссар Сумщины генерал-лейтенант Нейман, указавший в своем выступлении на трудности, внезапно возникшие перед немцами на Восточном фронте.
Между прочим, Нейман также сообщил, что железная дорога, связывающая Ворожбу и Хутор Михайловский, восстановлена не будет, и потому станция Эсмань и впредь останется глубинным пунктом. Нейман пояснил при этом, что эсманские продовольственные запасы являются почти единственными, которые Сумская область в состоянии отправить в Германию, и что военная обстановка требует немедленной перевозки этих запасов к действующей магистрали.
Глуховскому гебитскомиссару Линдеру после этого совещания прибавилось и забот, а трудностей.
Наши войска при отступлении начисто разрушили все путевое хозяйство. Там, где еще недавно были рельсы, теперь торчали из-под снега заржавленные куски стали, свернутые в петлю чудовищной силой путеразрушителя. Линдер еще осенью пытался вывезти зерно эсманских складов при помощи автоколонн Тодта, но из этого ничего не вышло. Бездорожье, проливные дожди, вязкий грунт оказались непреодолимыми препятствиями для грузовых машин, а когда ударили морозы, машины понадобились фронту для перевозки обмороженных и раненых солдат. А потом начались снегопады, закрутились лихие метели. Свыше ста тысяч центнеров продовольствия и сырья продолжали лежать в Эсмани.
Распоряжение эсманского коменданта, попавшее в руки Фомича, достаточно ясно говорило о том, каким способом собирались немцы разрешить вопрос о вывозке зерна.
После экстренного заседания подпольного райкома, созванного в тот же день, меня позвали к Фомичу.
— Михаил Иванович, — сказал Фомич, когда я вошел к нему в комнату. — Райком решил поручить вам весьма ответственную операцию. — Фомич строго посмотрел мне в глаза и дал прочесть распоряжение коменданта, после чего рассказал все, что знал об эсманских складах. — Так вот, райком партии решил уничтожить эсманские продовольственные склады и поручает эту операцию вам. Задача трудная, до складов не менее пятидесяти километров, а в вашем распоряжении только одна ночь. По нашим данным, станция усиленно охраняется. Райком выделяет в ваше распоряжение все, чем располагает: двадцать пять бойцов, два пулемета и, — Фомич улыбнулся, — единственный в отряде автомат ППД — мой автомат… Отдаю вам и запасной диск.
Фомич снял висевший на стене автомат и подал мне.
— Возьмите, заряжены оба диска. Больше патронов нет.
— Не беспокойтесь, Порфирий Фомич, — сказал я, — стрелять зря не станем. За автомат благодарю. Завтра верну в целости.
— Вам необходимо действовать очень решительно, быстро и дерзко… Скажите, что́ вам еще нужно, чтобы обеспечить операцию?
Я ответил, что мне нужны компас и карта: необходимо точно установить маршрут.
— Вот карта. Компас я вам дам свой. Проводником будет молодой Гусаков — лучшего не сыскать. Он местный, хорошо знает дороги.
Мы склонились над картой. Станция Эсмань расположена в открытой степной местности, пересеченной небольшими ярами и глубокими балками. Почти рядом с ней два больших села. Справа — Червонное, слева — Эсмань. В том и другом, по сведениям Фомича, находились гарнизоны.
— Маршрут один — через Барановку, Фотевиж. Дальше на вашем пути село Пустогород. В нем есть предатели. Село надо обойти.
— Тогда пройдем правее, через Княжичи, — сказал я.
— Нельзя, там немецкий гарнизон.
— Значит, остается один путь — без дорог, полем…
Я измерил расстояния и записал угловые склонения на карте. Получалось, что первую половину пути мы могли ехать по дорогам, а остальные два десятка километров предстояло пройти без дорог, прямо полем, по снегу, особенно глубокому в ярах и балках. Надо было считать, что скорость движения не превысит двух-трех километров в час. Получалось, что мой отряд прибудет на станцию только к утру. Все же я заверил Фомича, что задачу мы выполним. Он крепко пожал мне руку.