Лайла улыбнулась, хотя внутри у нее все кипело от ярости – ее перебили в самый торжественный момент.
– Разумеется, встретишь. – Ясновидящие и гадальщики обязаны всегда говорить то, что хотят услышать их клиенты.
– И скоро ли?
– Прежде чем минет завтрашний день.
Обеим пришлось удивиться.
Карла впервые почувствовала, что Лайла говорит правду, потому что тон был участливый, уверенный, а голос, казалось, доносился из другого измерения. Лайла в свою очередь испугалась – не всякий раз происходило такое, а когда происходило, она испытывала страх перед карой за то, что бесцеремонно вторглась в этот мир, кажущийся и подлинным, и фальшивым. Да, боялась, хоть и молилась ночи напролет и оправдывалась, что поступала так исключительно ради того, чтобы помочь другим уверовать в то, чему они хотели верить.
Карла немедленно поднялась с «точки силы», расплатилась и вышла, чтобы не разминуться с тем, кого она ждала. «Прежде чем минет завтрашний день» звучало довольно расплывчато и неопределенно: может быть, речь шла о сегодняшнем дне? Но так или иначе она знала теперь, что ей есть кого ждать.
Она вернулась на прежнее место на площади Дам, раскрыла книгу, которую читала, и мало кому известную – что делало ее «культовой» – под названием «Властелин колец» Дж. Р. Р. Толкиена, рассказывавшего о мифических городах и весях, вроде тех, куда собиралась она сама. И делала вид, что не обращает внимания на парней, которые постоянно теребили ее дурацкими вопросами, ища вздорный предлог, чтобы завязать разговор еще более вздорный.
Пауло уже обсудил с аргентинцем все, что только можно было обсудить, и теперь оба смотрели на эти плоские равнины, хотя на самом деле были не здесь – вместе с ними странствовали воспоминания, имена, любопытство и, в первую очередь, огромный страх перед тем, что могло случиться на границе, до которой оставалось минут двадцать. Пауло начал заправлять свои длинные волосы за ворот куртки.
– Кого ты думаешь обмануть этим? – спросил аргентинец. – Их не проведешь: они видели все и ко всему привыкли.
Пауло оставил свои попытки. И спросил, не страшно ли аргентинцу.
– Еще как! Прежде всего – потому, что у меня уже стоят две въездные визы в Голландию. Могут подумать, что я зачастил. А это будет значить только одно.
Наркотрафик. Но насколько Пауло знал, в Голландии наркотики не запрещены.
– Ошибаешься. Опиаты – под строгим запретом. То же самое – кокаин. Разумеется, ЛСД не проконтролируешь, потому что достаточно смочить книжную страницу или кусочек ткани в этой смеси – и продавай по кусочкам. Но за все, что поддается установлению, можно загреметь в тюрьму.
Пауло счел за благо прекратить разговор на этом месте, поскольку ему до смерти хотелось спросить аргентинца, везет ли он что-нибудь в этот раз, а уже одно это автоматически делало его соучастником преступления. Однажды он уже попадал в полицию, хоть ни в чем не был виноват – дело происходило в стране, где на дверях всех аэропортов написано: «Бразилия: люби ее или покинь ее».
Как всегда бывает, когда стараешься отмахнуться от неприятных мыслей, выбросить из головы их огромный негативный заряд, несущий с собой еще более дьявольскую энергию, от одного лишь воспоминания о случившемся в 1968 году его сердце забилось учащенно, и во всех подробностях воскрес в памяти тот вечер в ресторане на Понта-Гросса в Парана – бразильском штате, поставляющем паспорта для белокурых и светлоглазых.
Он возвращался тогда из своего первого долгого путешествия по «тропе хиппи». Вместе с тогдашней своей возлюбленной – она была на одиннадцать лет старше Пауло, родилась и выросла при коммунистическом режиме Югославии, происходила из знатной семьи, которая все потеряла при новой власти, но все же сумела дать дочери образование: та выучила четыре языка, сбежала в Бразилию, вышла замуж за миллионера (причем с правами совместного владения имуществом), бросила его, обнаружив, что он считает ее уже старой (ей было 33 года) и крутит роман с 19-летней, но благодаря великолепному адвокату получила такую компенсацию, что всю оставшуюся жизнь могла больше не работать – Пауло отправился в Мачу Пикчу на так называемом «поезде смерти», сильно отличавшемся от того, что представлял он собой сейчас.
– Почему его называют «поезд смерти»? – спросила она у человека, проверявшего билеты. – Ничего особенного в пути не было.
Пауло нисколько не интересовал ответ, но прозвучал он немедленно: