Как бы там ни было, я настолько уверовал в грозившую ей опасность, что, несмотря на тысячи причин не совершать такой рискованный поступок, решил повидаться с дамой и предупредить ее об опасности. Я не знал имени моей клиентки, поскольку всегда давал посетителям возможность сохранять свое инкогнито. Но, к счастью, уходя, она попросила моего слугу передать извозчику адрес гостиницы. Естественно, я тут же отправился туда.
Описав портье внешность этой дамы, я получил номер ее комнаты. Клерк передал ей мою визитку, и она приняла меня. Поначалу ей, наверное, показалось, что я сошел с ума. Она почти так и сказала мне об этом. Но затем, впечатленная моей настойчивостью, эта дама согласилась покинуть гостиницу и провести остаток вечера и ночь в доме своей Подруги — миссис Хэвтри из Уилтон-Кресент. И тут начинается самое странное. Никакого пожара не было. Однако ее любимая собака, оставленная на ночь в номере, задохнулась от случайной утечки газа. Вот таким чудесным образом я познакомился с известной и прекрасной Бланш Рузвельт (графиней Мачета д'Элгри). Бланш Рузвельт была похожа на комету Галлея, которая лишь раз в сотню лет пересекает горизонт нашей жизни. В эту американку влюблялись все — от нищего на улице и до принца во дворце Каждый называл ее Бланш, поскольку ни один титул не соответствовал ей лучше, чем это простое имя. Какое странное и милое создание! Любимица богов, одаренная, как лишь несколько женщин, рожденных до нее. Она писала романы и стихи. Ее «Медная королева» с живописной картиной пожара в Чикаго считалась бестселлером того времени. Бланш чудесно рисовала и пела лучше многих примадонн.
Сам Лист боготворил ее и затягивал в музыку, в то время как Сардо и Бульвер-Литтон пытались увлечь Бланш в мир строф и букв. Но какими бы талантами она ни обладала, ее красота, очарование и невинная внешность неизменно привлекали к ней сотни мужчин и женщин. Даже королева Виктория после визита Бланш Рузвельт во дворец пригласила ее снова для беседы.
Я попытаюсь описать ее вкратце, и, возможно, вы поймете, какое впечатление она производила: белые зубы, бархатистая кожа, голубые глаза и золотистые волосы, приводившие в восторг любого художника, божественно высокая фигура с осанкой королевы, фация чистокровной графини и при этом простота ребенка. Вот какой была Бланш.
Вскоре после инцидента с «пожаром» она устроила званый ужин, на котором мне пришлось консультировать ее гостей. Меня усадили за занавесом, чтобы я не знал, с кем говорю. Когда сеанс закончился, я был представлен принцу Колонне, герцогу N., мадам Нелли Мелба, лорду Лейтону, Генри Эбби из Нью-Йорка и многим другим высокопоставленным особам.
Свой особый успех в тот вечер я связываю с Оскаром Уальдом. который в ту пору пребывал на пике славы. Интересно отметить, что после этого званого ужина он написал знаменитую «Женщину, лишенную важности». Но когда его толстые руки просунулись через дыры в занавеси и легли передо мной на подушечку, я и подумать не мог, что они принадлежали такому великому человеку. Это были ничем неприметные ладони.
Впрочем, меня удивило различие знаков на левой и правой руках. Не зная, с кем говорю, я пояснил собеседнику, что левая рука всегда отражает наследственные склонности, в то время как правая ладонь показывает развитые или приобретенные характеристики. Когда мы используем левую сторону мозга, нервы уходят от нее в правую руку, поэтому правая ладонь показывает нашу истинную природу и отражает развитие индивидуальности. В данном случая я указал, что левая ладонь обещала необычную судьбу с постоянным и ярким успехом. Но на правой руке его карьера ломалась и рушилась в определенный период времени. Почти забыв, где нахожусь, я подытожил свои наблюдения следующей фразой:
— Ваша левая ладонь — это рука короля, но правая ладонь говорит о том, что король отправит себя в изгнание.
Владелец рук не стал смеяться над моими словами.
— Вы можете назвать мне этот период? — спросил он.
— Через несколько лет с сего дня, — ответил я. — Между сорока одним и сорок двумя годами.
Из толпы гостей послышался смех.
— Неплохая шутка! — крикнул кто-то.
Но Уайльд повернулся к ним и мрачно повторил:
— Левая ладонь — это рука короля, но правая ладонь говорит о том, что король отправит себя в изгнание.
Затем он молча вышел из залы и покинул дом, в котором проходил званый ужин. Хотя прием подходил к концу, Бланш ужасно расстроилась тем, что сей лев общества ушел из-за моих нелепых слов» (я впервые видел ее такой сердитой). Она сказала мне, что я слишком приземлен для забав в ее компании. Занавес сняли, начался ужин, а мне пришлось отправиться домой.
Я не встречал Оскара Уайльда до начала слушания судебного дела, которое оказалось фатальным для него. Перед первым заседанием он пришел ко мне и спросил, «находится ли разрыв по-прежнему на том самом месте». Я подтвердил приближение кризиса, однако указал, что его судьба не будет сломлена. Он тихо поблагодарил меня и, уходя, сказал:
— Мой добрый друг, вы прекрасно знаете, что Судьба не держит на своих путях дорожных ремонтников.
После этой встречи я исколесил полмира и красивым летом 1900 года в Париже на всемирной выставке снова увиделся с Уайльдом. Мы с друзьями сидели на террасе одного из ресторанов, когда мимо нас прошел тощий мужчина, который сел за дальним столиком. Я бы не узнал его, но кто-то из моих друзей воскликнул:
— Смотрите! Это Оскар Уайльд!
Я тут же поднялся и сказал своим спутникам:
—Мне нужно поговорить с ним о некотором деле.
—Если вы сделаете это, — предупредил один из моих знакомых, — то больше не возвращайтесь за наш столик.
Я поклонился, подошел к Уайльду и протянул ему руку. Отвергнутый обществом, он был поражен моим поступком и даже заплакал.
— Мой милый друг, вы так добры, — сказал он. — Сейчас все травят меня, как паршивую собаку. Спасибо, что подошли ко мне.
Мы долго говорили друг с другом — говорили, пока не закончилась музыка, пока звуки голосов и шарканье ног не затихли и выставка не погрузилась во мрак. Он поведал мне о судебном деле, о совершенной ошибке, о жизни в тюрьме и радости освобождения. Затем Уайльд рассказал о своем безнадежном отчаянии, злых взглядах и презрении старых друзей, о невозможности вернуться в высший свет. Он говорил об этом, словно читал завещание, написанное кровью.
Было бы бессмысленно сулить ему какие-то надежды. Его великий ум отверг бы такую подачку. Он познал ужасную реальность жизни — ту грубую истину, которую Судьба уготовила ему.
Внезапно после всплеска слов, где пена и вздор были снесены могучим течением чувств, река его мыслей убрала наносы условностей и дала ему новую идею. Он вскочил на освещенный луной парапет, и четко очерченный контур его фигуры навис над Сеной, которая с шипением неслась внизу. Я схватил его за руку, но он повернулся ко мне и с печальным смехом произнес:
— Нет, юноша, они не скажут, что Оскар лишил себя жизни. О, как завыли бы эти собаки! Как запестрела бы пресса подробнейшими описаниями моей кончины! Только Богу известно, что я переживаю из-за их травли. Но эта ночь дала мне мужество посмотреть им в лицо и ждать, пока боль — и гибель — с каждым днем становятся все ближе. Если до нынешнего вечера вы не совершили ни одного доброго поступка, то знайте, что сегодня сделали это своей симпатией ко мне. Вы вошли в мою долину печали — в мой Гефсиманский сад, в который все когда-нибудь ступают... Он судорожно вздохнул.
— Я рад, что одолел депрессию. Ваше присутствие вызвало прошлое из могилы. Вы помните ту ночь у Бланш — ту ночь, когда я был на пике славы? И вы уже тогда предрекли мое падение. Как часто с тех пор я думал об этом, когда щипал паклю и смотрел на свои руки, разглядывая знак Судьбы. Почему я не принял тогда вашего предостережения? Сегодня вы снова оказали мне услугу и привели меня обратно к самому себе. Но позвольте мне удалиться. Я отправлюсь домой по тихим улицам. Надеюсь, мы еще встретимся в этой большой деревне.