Вода, капля по капле непрерывно падающая на одно место, оставляет след и на граните.
И если (что неоспоримо) электричество есть в одно и то же время свет, теплота и магнетизм, то мы, с различными видоизменениями, живем посреди окружающего нас электричества, которое может связать нас с влиянием планет с помощью эфира, вдыхаемого и выдыхаемого нашей нервной системой.
Идеи эти, как только что я сказал, без сомнения странны и их можно не признавать, но невозможно дать доказательств противного, и так как нам не будет дано этих доказательств, то вместе с д’Обине мы думаем, что древние не совсем ошибались, приписывая планетам могущественное влияние на землю.
Теперь мы проследим, проведены ли эти линии руки электричеством, идущим от руки к мозгу или от мозга к руке.
Вот что мы видели в продолжение наших занятий.
Однажды является ко мне один господин; это было зимой и на нем был плащ, который он просил позволения не снимать.
Я предложил ему не стесняться.
Он мне подал левую руку, и я тотчас сказал ему:
– Вы военный.
– Быть может, – согласился он, – но прошу вас, продолжайте.
– Это сказано не без умысла, – прибавил я, – я только что сказал вам, что вы военный. Я видел на вашей руке, что вы получили рану, но только не на войне.
– Почему не на войне? – спросил он с удивлением.
– Потому, – ответил я, – что рана, полученная вами на войне, была бы благоприятна для вашего повышения, тогда как эта испортила вашу карьеру.
Господин не ответил ничего и сбросил свой плащ. Его правая рука была подвязана шарфом.
– Я хотел видеть, – сказал он тогда, – можете ли вы угадать что-нибудь, но все-таки это странно. Действительно, рану эту я получил не на войне, хотя при Сольферино я находился среди сильнейшего огня; она получена на охоте. Я сидел уже в карете и взял ружье за дуло; раздался выстрел и весь заряд вошел мне в плечо. Нервы были повреждены. С этого времени рука моя бесчувственна, как будто мертвая, и я не могу ею двигать.
– Не будете ли вы столь добры, – спросил я его, – показать мне эту руку?
– Охотно, – сказал он, – но вы не увидите ничего особенного, она совершенно похожа на другую, исключая только ее бесчувственность.
И, сказав это, он просил помочь ему разбинтовать эту руку.
Когда бинты были сняты, я внимательно стал ее рассматривать.
Действительно, его рука снаружи ничем не отличалась от другой, но каково было мое удивление, когда я стал рассматривать ее внутреннюю сторону!
Все линии ладони исчезли.
Она сделалась совершенно гладкой.
Таким образом, линии эти исчезли в ту минуту, как только перестали существовать нервы, соединявшиеся с мозгом. Следовательно, эти линии сформировались и поддерживались только этим соединением, иначе рука могла стать совершенно мертвой и все-таки сохранить линии.
Мне кажется, достаточно одного этого примера; исходя из общего, мы подойдем к мысли, что если электричество, уничтожаясь в одной части тела, умерщвляет ее, то, уничтожаясь во всем организме, причиняет полную смерть и что оно, быть может, есть тот мировой агент высшего могущества, который дает жизнь всему сущему.
Не было ли сказано, что паралич приводит к тому же?
Это ясно, и мы это видели.
Таким образом, мы имеем одним доказательством больше и не станем отыскивать новых.
Но я обязался доказать на основании физиологии разность между хиромантией и хирогномикой.
Внутренность руки, ее положительная сторона, где пребывает осязание и нервная чувствительность, заключает, как сказано нами, 250–300 пачиниевых атомов; поверхность (ее отрицательная сторона), на которой основана хирогномика, – не содержит ни одного.
Легко понять различие результатов этих двух систем, когда я скажу, что большой палец у идиотов не имеет этих атомов или что они не заметны.
Понятно после этого простого объяснения, основанного на неопровержимом факте, что хирогномика была бы здесь бессильна и что она может дать только незначительные результаты, ибо она, повторяю я, может раскрыть только одни инстинкты, которые каждую минуту могут быть направлены ко злу господством страстей, душевных способностей и даже личными свойствами, которые с такой заботливостью изучены хиромантией.
Я не отвергаю, что принужден был начать с хирогномики, но я тотчас же почувствовал ее несостоятельность и стал стремиться далее; с помощью эклектизма я распространил науку почти до бесконечности, посредством видоизменений и модификаций, которые каждую минуту беспредельно расширяют область науки.