Несчастье тому, кто идет, полный поэтических грез, напевая веселую песню, мечтая о каких-то таинственных феях.
Мудрая аксиома «Познай самого себя» была в свое время уместна в философии; теперь же ее заменила иная аксиома, более подходящая для настоящего времени, и эта аксиома звучит так: «Учись познавать других!»
Так нужно! И вот, неизвестно откуда появляется оселок, открывающий свинец под листами чистейшего золота и под улыбкой добродушия – человеческую злобу. Не должны ли мы сказать, что это Провидение?
Один рассказ Александра Дюма дает понятие о том, что мы можем сделать. Вот что писал он на другой день после опыта, произведенного им самим:
«Я, – говорит он, – питаю большую привязанность к Дебарролю, и эта привязанность существует уже тридцать лет. Это превосходный друг, испытанный мною и в хорошие и в дурные дни, – друг, всегда встречавший меня с той же улыбкой и покидавший с тем же пожатием руки. Я путешествовал с ним и нашел в нем превосходного товарища в путешествии; вещь редкая, потому что ничто не показывает так шероховатостей характера, как путешествие, особенно в тех странах, где путешествовать затруднительно: такова Испания. Когда два человека друзьями вошли в нее, оставались в ней три месяца и друзьями из нее вышли – эта дружба на жизнь и на смерть.
Дебарроль, сделавшись хиромантом, посвятил в таинства своей науки женщину, с умом ясным, с красноречием чистым и элегантным, тонкий и проницательный взгляд которой быстрее самого учителя проник в тайны руки.
Это единство искусства и идей, которое существует между Дебарролем и посвященной им, дает им возможность представлять неопровержимые доказательства истинности их науки. Один из них, тот или другой – все равно, рассматривает руку, изучает ее, объясняет, рассказывает прошедшее, предсказывает будущее… Другой, отсутствующий в комнате, входит, берет руку и объясняет в свою очередь, ни на минуту не отдаляясь от того, что говорил его собрат.
Вечером того дня, когда он получил телеграмму, Дебарроль явился ко мне, сопровождаемый или, лучше сказать, предшествуемый его ученицей.
У меня он нашел обе обещанные руки.
Они принадлежали прекрасной и мужественной личности двадцати семи лет, с черными блестящими глазами, с целым лесом ее собственных волос, – вещь редкая в наши дни, – с жемчужно-белыми зубами, с кожей, несколько опаленной солнцем, но полной жизни, и как особенный знак носящей на щеке яркий след великолепного сабельного удара от уха до рта.
Она прошла в мою комнату вместе со мной и подала ученице моего друга обе руки, сильные, но прелестнейшей формы, две руки, с сильно выдавшимися бугорками – Марса, Меркурия, Аполлона, Сатурна и Юпитера, и с очень широким бугорком Венеры, с линией жизни, резко продолженной через три или четыре побочные ветви.
– В добрый час! Вот прелестная и счастливая рука! – вскричала гадальщица, в то время, когда Дебарроль, остававшийся в столовой, рассматривал руку Альберика-Сегона. И потом, не задумываясь, продолжила:
– Двойной блеск. Блеск семейства и свое собственное возвышение!
Обладательница руки сделала стыдливое движение.
– Правда, – сказал я, – продолжайте.
И гадальщица продолжала:
– Пяти лет вы подвергались смертельной опасности.
– Не могу припомнить, – ответила пациентка.
– Припоминайте, припоминайте… невозможно, чтобы я ошибалась. Видите эту побочную ветвь у начала жизненной линии… Ищите в воспоминаниях детства…
– Быть может… но нет, невозможно, чтоб вы это видели на моей руке…
– Я вижу опасность смерти, – какой, я не могу сказать.
– Да, да, я начинаю припоминать. Пяти лет я была в Брезоле; у отца моего был ручной леопард. Однажды я уснула в саду, лежа на траве; вдруг леопард бросился на меня, как бы намереваясь растерзать и разорвать в клочки мое платье. Отец, думая, что леопард думает сожрать меня, подбежал, чтобы защитить меня; в то время я проснулась и обратилась в бегство. Из-под моей одежды упала мертвая коралловая змея: это до нее добирался леопард и разом раздробил ей в своих челюстях голову.
– Вот видите, – ответила гадалка, – я знала, что не могу ошибиться.
И она продолжала:
– Пятнадцати лет вы снова были близки к смерти, но на этот раз от яда.
– Пятнадцати лет у меня была тифозная горячка.
– Тифозная горячка – это болотное отравление, – заметил я.