- Я не решаю, я хочу...
- Ну да... Ты же кошка... А кошка что делает, то и хочет.
Даша засмеялась, приподнялась, посмотрела на Хирурга.
- Тебя как на самом деле зовут? Мефистофель? Воланд? Граф Калиостро? Остап Мария Сулейман Бендер? Или просто Мавроди?
Хирург не слушал, Хирург рассматривал ее лицо профессиональным взглядом. "Тут еще работать и работать. И могут быть нюансы".
Даша вспомнила о своем лице.
Какое оно.
Легла, упершись лбом в его плечо.
Она почувствовала себя человеком, которому вылепили всего лишь пол-лица.
И кое-что внизу.
И представила себя человеком, полностью вылепленным...
- Ты, наверное, горд? Что у тебя так получается? - спросила она, влажно поцеловав его в губы.
- Не особо. Понимаешь, любое хорошее дело, стоящее дело - это... это отголосок трагедии...
- Я - отголосок трагедии? Трагедии с Лорой?
- Причем тут Лора?!
- При том, что я ревную.
- Глупости.
Даша потерлась щекой об его плечо.
- Почему стоящее дело - это отголосок трагедии?
- Я объясню. Понимаешь, у меня... есть дочь. Когда она появилась, я разлюбил все на свете. - Жену, работу, в общем, все разлюбил. Я смотрел на нее, думал, и видел, что все - жизнь, судьба, конечный итог - все у этой девочки будут такими, какими я смогу их ей изобразить. И я изображал. Я вкладывал в ее мозг понятия, я, приучая ее думать, с года стал говорить: "Как ты думаешь?" "Я хочу с тобой посоветоваться" и так далее... Я объяснял ей поэзию, живопись, отношения между людьми. Я сочинял ей сказки, просил саму сочинять. Я открыл ей, что она женщина, что у нее будет хороший муж, очаровательные детки. Что все это непременно будет, если знать, что ты женщина, и что женщина должна что-то определенное знать, уметь и чувствовать...
- Ты палку не перегибал?
- Нет, конечно... Ты знаешь, она относилась ко мне совсем не так, как к другим. Маму она горячо любила, может быть, из-за того, что та редко бывала дома или часто отсылала ее к бабушке. Бабушку тоже любила, но в этой любви была толика жалости - бабушка вечно жаловалась на болячки, хотя была совершенно здорова. А меня дочь не любила, нет. Ко мне она испытывала чувства не похожие на любовь. Она просто знала, что я не похож на остальных. Что все нормально, обыденно, объяснимо, предсказуемо, пока меня нет. Что все спокойно до смутной тоски, пока меня нет... Что...
- Понятно... - перебила Даша.
- Что тебе понятно?
- Она испытывала к тебе интерес... А интерес - это влечение.
- Ты права...
- Она любила тебя женской любовью. Эта любовь, неразвившаяся, еще детская, сидела в ней зародышем... Я это своей женской ревностью чувствую... И поняла, что ты хотел мне сказать... У тебя ее отняли?
- Да. Ей тогда исполнилось шесть лет. Теперь она среди них... Теперь ее учат красиво отдыхать, дорого и вкусно есть, презирать тех, кто отдыхает, ест и выглядит хуже. Ненавидеть меня они научили в первую очередь.
- Ненавидеть?
- Да. Когда ей исполнилось одиннадцать, я подал в суд, чтобы иметь возможность ее видеть, и на суде она сказала, что ненавидит меня, что я учил ее всяким глупостям, мучил своими посещениями и тому подобное. Сказала, прямо глядя в глаза судье, что я бил ее мамочку...
- Ты ее бил?
- Нет, конечно...
- А где теперь твоя дочь?
Лицо хирурга сделалось жалким.
- Далеко... - ответил он, дрогнув голосом.
Даша увидела его стоящим у операционного стола. На столе - девочка одиннадцати лет. Она лежит среди окровавленного белого.
Она умерла и ее больше никогда не будет.
Но странно. Если ей было одиннадцать, значит, он одиннадцать лет прожил с Лорой? А говорил, что недолго. Он врет. Сочиняет. Для себя и меня. А если эта девочка не от Лоры? Ясно, что она была. Вон, как он страдает...
- С тобой все ясно, - решила Даша отвлечь Хирурга и себя от мучительных мыслей. - Тебе отказали в праве воспитывать дочь. И ты стал воспитывать других... Лепить. Самоутверждаться.
- Наверное, я такой из-за того, что близким было не до меня. Нет, они мне все дали - еду, одежду, кров, образование, научили работать, все дали, но не смогли войти в мою душу, не научили меня жить в практическом мире.
- С одной стороны это хорошо. Ты вырос самим собой. А мог бы стать кем-то другим. Стать человеком с прекрасными алебастровыми мозгами, с мозгами, в которых острым резцом прорисована каждая извилина.
- Ты права... Ну, что, завтра продолжим?
- Почему завтра? Сегодня!
Засмеявшись шутке, Даша перевалилась на Хирурга, и они забыли обо всем.
36. Добрый день, Дарья Павловна!
Утром, вернее, к полудню, Даша проснулась, полежала рядом с Хирургом, представляя себя его супругой. Стало хорошо, покойно, так покойно, что ни железки, торчавшие из ноги, ни лицо, о котором она вспомнила, не смогли изменить ее настроения, настроения женщины, добрым солнечным утром лежащей в постели со своим мужчиной.
Насладившись волнами счастья, исходившими отовсюду, она посмотрела на него еще раз, сочувственно вздохнула, увидев, что синяк вокруг глаза стал чернильным, и направилась на кухню сварить кофе и придумать необычный завтрак. Предстоял пятый день ее творения, и она хотела, чтобы у него было хорошее настроение.
Когда Даша, распахнув дверцу холодильника, соображала, что приготовить, в комнате зазвонил мобильный телефон. Не закрыв дверцы, она, смешно ковыляя, бросилась к нему - "Не дай Бог, проснется!" Вбежала в комнату, беспокойно посмотрела на Хирурга,- он безмятежно спал, - схватила трубку, лежавшую на столе, нажала кнопку. "Уф! Слава Богу! Смогу подать завтрак в постель. Ему будет приятно. И мне тоже".
"Алло", - она сказала на кухне.
- Добрый день! Дарья Павловна? - пронзил ее знакомый голос.
- Да...
- Это вас Савик беспокоит. Помните такого?
Даша вспомнила Чихая.
- Да, помню.
- У меня к вам дело. Видите ли, хозяин сказал, что если вы сейчас же не поедете к нему, то вашему мужчине из гаражного подвала станет... гм... необычно плохо. Так плохо, что он, возможно, почиет в бозе не своей смертью. Представляете, что тогда с вами будет?
- Я не могу приехать, - зашептала Даша, плотнее прикрыв дверь в комнату. - У меня... у меня перелом ноги. Большой и малой берцовых костей... И кости скреплены железными штырями, выходящими наружу. Видели, наверное, такие в больнице