Он не верил ни одной организации, название которой начиналось со слова "народный", потому что это слово неизменно означало каких-то других людей, а не его самого. Но подпольная работа против аятоллы Хомейни приветствовалась независимо от того, под каким названием она велась.
Бэбкок думал о том, что вряд ли он испытывает к этим партизанам симпатию или сочувствие, потому что, скорее всего, многие из молодых людей, переполняющих сейчас отряды "Народного Муджахедина", были тогда среди миллионов тех, кто с распростертыми объятиями встречал Хомейни, возвратившегося из Франции.
Кросс как-то вечером сказал, что Хомейни должны были убить до того, как он покинет Францию. Однако история часто повторяется. Бэбкок помнил, как его родители говорили о молодом бородатом революционере по имени Кастро, который собирался освободить Кубу. Они показывали Люису газетные фотографии шального актера кино Эррола Флинна, который был ранен во время одного из боев и который хотел помочь Кастро прийти к власти и сбросить Батисту. Этот актер, его собственные родители и миллионы американцев были одурачены. Освободитель оказался лишь замаскированным диктатором. Лекарство оказалось не лучше самой болезни.
Бэбкок освободил пальцы из перчаток и пригнул их к ладоням, чтобы согреться. Кончики пальцев окоченели. Правая рука все еще сжимала рукоятку автомата.
Бэбкок подумал, что Хьюз, Кросс и сам он составляют странное трио. Хьюз действительно по возрасту годился любому из них в отцы. И иногда Хьюз напоминал ему своего отца - всегда улыбается, но всегда строг. И всегда прав.
Люис вспомнил своего отца сидящим у телевизора. Он смотрел последние известия, иногда вставляя замечания:
- Этот доктор Кинг*... Когда-нибудь, не дай Бог, они точно убьют его.
* Мартин Лютер Кинг - борец за права негров в США. Убит расистами в 1968 г.
Бэбкок очень хорошо помнил те дни. Мать не выпускала их с сестрой на улицу даже когда надо было сбегать за молоком. Отца призвали в Национальную гвардию. Бэбкок помнил, как к ним домой пришел брат матери. Дядя Джо был полицейским. Он расстегнул ветровку, а за поясом брюк были вставлены два пистолета. Он взял один из них. Это было первый раз, когда Люис видел пистолет ближе, чем в кобуре полицейского. Дядя Джо отдал пистолет его матери со словами:
- Тебе это может понадобиться, Элоиза. А это патроны к нему. А вот так эта штука заряжается.
Дядя Джо больше не вернулся в их дом и не забрал пистолет. Дядя Джо погиб во время беспорядков. Он вошел в дом, потому что услышал плач ребенка. Но как потом выяснилось, плач доносился из оставленного включенным телевизора. Дядя Джо был потом упомянут в приказе по министерству. Бэбкок хранил оружие дяди Джо. Спустя годы выяснилось, что это был его служебный пистолет, который ему выдали двадцать лет назад, когда он пришел в полицию.
Бэбкок помнил, как в день похорон отец сказал ему и его сестре: "Ваша мама плачет, потому что дядя Джо был ее братом. Но она плачет еще и потому, что дядя Джо был хорошим человеком. А каждый раз, когда умирает хороший человек, весь мир становится немного хуже. Запомните это, Люис, Мэри Бет". Он и его сестра пообещали, что будут помнить это. Мэри Бет работала учителем в школе. Но потом поняла, где от нее может быть больше пользы и пошла служить в полицию, как дядя Джо. Он, Люис Бэбкок, учился на юриста и решил, что тоже сможет сделать больше в память о дяде Джо и других таких как он, постаравшись искоренять зло, терзающее мир.
И вот он здесь. И он улыбнулся собственной мысли. Дядя Джо гордился бы им. Но дядя Джо назвал бы его дураком, так же, как он обзывал сам себя, когда поздно ночью ему удавалось подслушать обрывки разговоров взрослых.
Бэбкок подумал повернуться к молчаливому иранцу, шедшему рядом, и сказать: "Я дурак, но это нормально".
Но потом решил не делать этого. Либо иранец уже знал это, потому что сам был дураком, либо он не понял бы идеи. Но в любом случае об этом не стоило говорить.
Глава 17
Движение вдоль армянской границы было сопряжено с известным риском. Советские, логичнее всего, тщательно ее охраняют. И еще было известно, что русские никогда не уважали религиозные границы.
На закате дня объединенная группа заметила самолет без опознавательных знаков.
- Проклятье! - Кросс напрягся, крикнув водителю. - Останови машину! Немедленно! - Он уже выскочил из машины и в оптический прицел рассматривал гряду облаков, в которой скрылся самолет. Кросс все еще слышал его.
В следующее мгновение Хьюз уже стоял рядом с ним.
- Если без опознавательных знаков, значит советский. Если бы был иранский, то бессмысленно летать без знаков.
- Конечно. Проклятье!
Самолет вынырнул из облаков и стал приближаться к ним, описывая в воздухе круг. Он летел на слишком большой высоте, чтобы можно было достать его из обычного стрелкового оружия.
- Ирания, скажи ей, чтобы махала руками. Пусть выходит из машины и машет.
Кросс бросил автомат в "лендровер".
- Ирания, скажи всем, чтобы вышли без оружия. Быстрее!
Он с напряжением искал опознавательные знаки на одномоторном самолете. Кросс слышал, как Хьюз говорил:
- Ирания, выходи! И ты тоже. Бэбкок, выгоняй всех махать! Оружие спрячьте!
Кросс не имел ни малейшего представления, что еще делать. В том, чтобы махать самолету, как толпа олухов, всегда был шанс ослабить подозрение. Весьма отдаленный шанс.
Кросс тоже начал махать. Самолет лег на левое крыло и, закончив круг, улетел на северо-восток.
- Черт побери, армянский! Теперь к нам на ужин наверняка пожалует Иван! - Кросс ударил кулаком по крыше "лендровера", сбив снег.
Ирания подошла к нему.
- Он все сообщит по радио. Если бы даже он летел достаточно низко, и мы бы его сбили, то добра от этого не было бы.
- Я это знаю, - прошептал Кросс. - Как ты думаешь, сколько в нашем распоряжении времени? Минимум и максимум. И где они могут нам нанести удар, а где можем мы? - только теперь он понял, что крепко держит ее за руки, и от того, как они напряглись, понял, что причинил ей боль.
Но она молчала. Потом она сказала: