Лаунхоффер заявил, что это тупиковый путь. Пострадавших десятки тысяч, и их число по мере реинкарнирования будет расти. Нужно досконально изучить феномен, а потом бороться с его причинами.
— Сколько времени займёт исследование аномалии? — недовольно возразил Ларионов. — Здесь несколько десятилетий — реальный срок. Разве что вы сами этим займётесь.
— Этим занимается мой аспирант, — пожал плечами Эрик Юрьевич. — Я курирую его работу.
— Один человек! — Андрей Анатольевич начал кипятиться. — Это немыслимо. Нужно спешить. Сколько людей будут страдать и безвозвратно погибнут, не прожив всех своих жизней? Даже последнюю не дожив по-человечески?!
— Люди вообще смертны, — заметил Ящер. — Исследование может серьёзно продвинуть науку вперёд.
Ларионов побледнел.
…Даниль вздохнул и раздавил окурок в пепельнице.
— А потом сказал: «Эрик Юрьевич, вы фашист», — закончил он и покачал головой. Он знал об этой беседе только по насмешливому пересказу Гены, но представлял её точно въяве: как Ящер выпрямляется во весь свой немалый рост, нехорошо глядя на Ларионова, как оба каменеют лицами, и как Лаунхоффер, прежде чем удалиться, замечает с ледяной иронией: «Вам, Саваоф Баалович, давно на пенсию пора…»
— И чего? — спросил Лейнид.
Даниль выгнул бровь и хмыкнул:
— Ты знаешь, сколько Ларионову лет?
— Ну, — поколебался Лейнид, — шестьдесят. Под шестьдесят.
— Он ветеран войны.
— Афганской? — не понял Широков.
— Великой Отечественной.
— Ничего себе дед сохранился! — вытаращил глаза студент.
Даниль улыбнулся.
— Будешь пересоздавать тело по два раза на дню — ещё и не так сохранишься.
— А чего он ещё моложе выглядеть не хочет?
— Потому как сед и благолепен видом. А Ящер не сед и не благолепен. Ла-Ла — это ж притча во языцех. Но, сам понимаешь, фашистом дедуган просто так не назовёт. Только Ящера ж хрен словом убьёшь, а дед этого понять не хочет…
— Даниль, — сказал Андрей Анатольевич, — как видишь, от тебя не требуется ничего, кроме добросовестной работы над диссертацией. То бишь, — он улыбнулся и поправился: — сам текст может и подождать, но мы все очень заинтересованы в аналитической части.
Аспирант кивнул, радуясь, что можно не врать и не выкручиваться.
— Я в ближайшее время собирался ехать на место, — сказал он. — Проводить полевые исследования.
— Это очень хорошо, — согласился ректор, постукивая карандашом по столу. — Итак, товарищи! — в партию Ларионов вступил на фронте и забывать привычные обращения не собирался. — Я думаю, что если мы возьмёмся за это дело всем коллективом, то сможем выработать технологию достаточно быстро. Вопрос только в том, как её внедрить?
— Как раз не вопрос, — пробурчала Лильяна. — В любом случае работать с больными будут наши выпускники. Либо у них проснётся совесть, и будет миссия доброй воли, либо придётся выбивать деньги. Но кроме них некому. Тут вопрос, нужны ли курсы повышения квалификации.
— Курсы вообще нужны, — покачал головой ректор. — Преподавателей нет. Разве что когда Аня придёт, появится хоть сколько-нибудь времени. Кстати, — лицо его стало тревожным, — товарищи, я вас прошу ничего Эрику не говорить.
— Почему? — быстро спросила Ворона.
— А то он вмешается и всё сделает наоборот, — удручённо сказал Ларионов и развёл руками: — Дух противоречия силён в этом достойнейшем человеке.
— Что сделает наоборот? — недоумевала Алиса.
— Всё! — посетовал Андрей Анатольевич. — Нет такого дела, где нельзя чего-нибудь испортить. Лисонька, а то ты его не знаешь? Вмешается и сделает, и не потому, что он кому-то враг, а потому, что я по несчастливой случайности являюсь его формальным начальством. Эрик Юрьевич глубоко убеждён, что от начальства не может исходить никакая добрая инициатива.
— Ладно, — нахмурилась Ворона. — Не скажу.
— Забудешь, — проницательно сказала Лильяна.
— Не забуду! — вскинулась Алиса.
— Запиши, — зловеще посоветовала Казимеж.
— Запишу, — пригорюнилась Воронецкая и даже, кажется, действительно что-то записала; Даниль не следил.
Он думал о Матьземле.
От плинтусов к потолку тянулись занавеси паутины, почти невидимые — лишь изредка мерцали там и здесь светлые нити. Словно опираясь на пустоту, на одно лишь нежное свечение воздуха, по ним вился золотистый плющ; сияли, заменяя собой лампы дневного света, белые и голубые его цветы. Оштукатуренные стены отливали странными оттенками серебра, ящики генераторов перемигивались многоцветными огоньками, будто драгоценности рассыпали блики, и заставкой на мониторе мерцала звёздная радуга.
— Какой ужас! Я вся в пуху! — восклицала Ворона, не выказывая, тем не менее, ни малейшего неудовольствия. Она сидела на столе и болтала ногами, а по столу ходила кошка Варька и оглушительно мурчала, выглаживаясь о её спину и локоть, отчего на чёрном свитере Алисы оставались клочья ангорского белого пуха.
— Ревнует, дрянь, — благодушно сказал Эрик; привстал, сгрёб кошку за шкирку и усадил себе на загривок. Варька немедля умолкла, сжалась в комок и недобрыми глазами уставилась на ту, о чей бок только что тёрлась.
Ворон, нахохлившийся на плече своей почти-тёзки, неодобрительно каркнул. Кошка зашипела.
— Тихо! — велел хозяин.
Он сидел в кресле, развёрнутом к столу боком, и снизу вверх, лукаво щурясь, взирал на гостью. У ног Лаунхоффера возлежал чёрный доберман и шумно дышал, поглядывая на Алису так печально, как умеют только собаки.
— Я вчера дочитала материалы конференции, — прощебетала Ворона и с хитринкой покосилась на недовольную кошку, — вот по теории чакр статья очень интересная…
— Ни одной идеи, — Эрик пожал плечами. — Много разговоров о традициях. Материалы по донаучному периоду. Художественная литература.
— Вот я и говорю, что интересно, — беззаботно сказала Алиса. — Я ведь донаучным периодом когда-то занималась, но некоторых деталей, какие там, в статье, были, даже и не знала.
— А смысл? — Лаунхоффер приподнял бровь. — На улице холодно. Каждый первый старшекурсник использует энергию тонкого тела для согрева плотного. Это хорошо. Упражнение простое, но полезное. Зачем знать, что техника называется «туммо» и ей тысяча лет? Тибетские монахи целую жизнь клали на результат, которого студент добивается к седьмому семестру.
Ворона моргнула и фыркнула, клоня голову к плечу; лицо её приняло одно из любимых неописуемых выражений.
— Это был риторический вопрос, я поняла, — сообщила она. — И какой же в этом смысл, а, Эрик?
Тот улыбался.
— Латынь принадлежит классической медицине, — сказал он. — Мы используем термины из восточных учений. Причём неправильно.
— Но это же удивительный факт, — откинула голову Алиса; глаза её загорелись, — какие прозрения! Без всякой техники! Только на личной интуиции!..
Ящер кивнул.
— Я об этом и говорю, Алиса. Узкий специалист не совершит открытия. В восточном легендариуме есть и другие интересные идеи. Их ищут не в том корпусе текстов.
— Какие идеи? — Алиса с любопытством уставилась на Эрика, — например? А?
Кошка, по-прежнему сидевшая у хозяина на плече, подозрительно шевельнула розовым ухом. На полу тяжко вздохнул пёс; похоже, последние несколько минут он о чём-то напряжённо размышлял и пришёл, наконец, к решению. Опасливо глянув на Лаунхоффера, доберман встал и со всеми предосторожностями подобрался к Вороне, после чего усиленно закрутил хвостом и положил морду ей на колени. Алиса засмеялась; её маленькая рука опустилась между ушей Охотника, и тот блаженно закрыл глаза.
— Жил-был один мудрец, — подперев подбородок ладонью, с усмешкой сказал хозяин пса. — Весьма достойный человек. Достигший исключительного мастерства в обращении с энергией. Однажды боги не воздали ему обычных почестей. У богов были неотложные дела. У мудреца не было неотложных дел. Невежливые боги его не устраивали. Поэтому он решил…