— Угу! — сказала сова, задев крылом данилево ухо; круглые жёлтые глаза её внимательно и настороженно разглядывали монитор.
— Ой, блин, — только и сказал Сергиевский, выворачивая шею в попытке разглядеть наглую птицу.
Ворон каркнул и захлопал крыльями; лезть непрошеному гостю на загривок он, очевидно, полагал ниже своего достоинства и спланировал на край соседнего, выключенного монитора, откуда снова каркнул, оглушительно и зловеще.
— Ну и чего? — мрачно спросил Даниль. — Я ж сказал — я делом занят. Не лезь под руку.
Сова вспорхнула с его плеча, переместилась на монитор перед Сергиевским и в лад приятелю жутковато угукнула, отчего аспирант окончательно потерял вкус к играм. Он предчувствовал открытие, у него уже руки начинали дрожать от азарта, и разбираться с противными тварями, которые ещё и притворялись, что не умеют говорить по-человечески, было как-то совсем некогда. Даниль лихорадочно шарил по столу мышью, благословляя случай за то, что система всё-таки как две капли воды похожа на «Окошки» и потому не приходится блуждать в опциях, а птицы сидели вокруг и смотрели. Только когда он сумел вывести в полноэкранный режим программу, пожиравшую большую часть почти невероятных ресурсов квантовой машины, ворон спрыгнул прямо на клавиатуру и каркнул снова.
Зла на ворона Даниль не держал. Птица просто загораживала монитор.
— Брысь! — велел аспирант.
И когда ворон повиноваться отказался, Сергиевский на миг поставил вокруг него «хирургическую ширму» — изоляционную стенку, отгородившую искусственное божество ото всех существовавших здесь энергетических контуров; продержись «ширма» чуть дольше, многомерное пространственное сознание птицы начало бы сворачиваться внутрь себя. «Поняли, с кем дело имеют», — удовлетворённо подумал Даниль, когда оба, и ворон, и сова, кинулись от него подальше и сгинули где-то в тёмных углах за шкафами.
А потом напрочь забыл о них.
То, что творилось на мониторе, было не в пример интереснее.
Вероятно, программист разобрался бы в этих потоках чисел, букв, знаков, формул. Сергиевский даже не пытался вникать. У верхнего края окна белела привычная панель со словами «Файл», «Процессы» и «Сервис»; отсутствие столь же привычной надписи «Справка» несколько озадачивало, но Даниль вообще был не из любителей изучать инструкции и с гордостью полагал, что всё схватывает на лету. Открыв меню «Процессы», он утвердился в этом мнении. В характеристиках текущего процесса указывались долготы и широты, и хотя Сергиевский не мог поручиться, что они в точности совпадают с координатами Северорусской аномалии, интуиция говорила, что связь недвусмысленна.
А ещё там был процентный показатель готовности.
Тридцать шесть процентов.
«Тридцать шесть процентов чего? — Даниль в задумчивости потёр лоб. — Аномалия стабильна, с тех самых пор, как появилась, это я точно помню. Почему тридцать шесть? А когда дойдёт до ста — что будет?»
Ответов не было. Тот, кто писал программу, писал её не для глаз сторонних людей. Даниль задался вопросом, знает ли о существовании загадочной безымянной программы ректор. Если знает, то Сергиевский попадёт в глупейшее положение, прискакав к нему с радостным докладом. «Неужели не знает? — изумился аспирант. — Квантовая машина одна на весь институт. Если кто-то отхватывает такой громадный кусок ресурса, этого нельзя не заметить». Тут же пришло в голову, что могучей машиной практически не пользуются — нет реальной надобности, к тому же непосильно сложно для многих управляться с компьютером, существующим лишь в тонком мире. «А если про это все знают, почему мне не сказали?» — подумал Даниль и нашёл мысль здравой. В конце концов, его уже подключили к полусекретному (от Лаунхоффера) проекту институтского руководства, Ворона сама провела его в охраняемый отдел; он — человек, которому доверяют. «А вот кто сюда ещё ходит? — Сергиевский откинулся на спинку жёсткого стула, чувствуя себя каким-то частным детективом. — Кто ещё мог её найти и почему не нашёл?»
Детектив из Даниля определённо вышел бы никудышный, потому что вопрос был несусветно глуп. С тем же успехом он мог спросить, почему в отдел мониторинга не ходят толпы туристов — ответ оказался бы тем же самым.
Ворон.
Разумная охранная система, которая соглашалась впустить лишь того, кто точно знал, что именно будет искать здесь. Конечно, человек, чья квалификация приближалась к лаунхофферской, мог программу и обойти, но, во-первых, в таком случае ворон наверняка срабатывал как предохранитель, приостанавливая этот самый «текущий процесс», а во-вторых… «Да кому это надо, — Даниль почти хихикнул, — лезть и смотреть, что там где у кого работает? Люди все взрослые, занятые, интеллигентные… нелюбопытные».
Причислить некоего Д. И. Сергиевского к нелюбопытным людям значило серьёзно погрешить против истины. Аспирант ухмыльнулся, скорчил рожу и ткнул по ссылке «Отчётность».
Белое полотно таблицы раскинулось по экрану.
— Опаньки… — пробормотал Даниль и закрутил на пальце прядь волос. — Тепло, совсем тепло…
Даты и проценты, проценты и даты, почти без пояснений, но пояснения тут и не требовались: Сергиевский узнал первую, самую раннюю из дат, и всякие сомнения его покинули. Это был день разрыва, день, когда пришли стфари — и он же был началом отсчёта.
«Она не может себя заживить, — сказал когда-то Ксе; лицо шамана казалось землистым, вконец измученным. — Обычно она очень быстро залечивает свои раны».
«Исследование аномалии может серьёзно продвинуть науку вперёд», — сказал Ящер.
С самого первого дня в аномалии шёл какой-то процесс, отражавшийся здесь, в строчках кода неименованной программы без справочного раздела, и ворон Лаунхоффера, зловещая тварь, по возможностям равная божеству, был при нём стражем… «Никто не может запретить Ящеру делать то, что он хочет. Но почему в секрете-то? — недоумевал Даниль. — Ларионов бы только порадовался, что такой монстр над проблемой работает. Он же всё понимает: Ящер, конечно, псих и отморозок, но гений же. Неужели Лаунхоффер только назло ректору программу прятал? Как-то это совсем по-детски…»
А потом Даниль увидел, что у окна есть не только вертикальная полоса прокрутки, но и горизонтальная.
Щелчок мышью произвёл эффект разорвавшейся бомбы. Аспирант выпучил глаза и уронил челюсть. В крайнем справа столбце таблицы шли пояснения — скупые, краткие, полупонятные, но то, о чём в них говорилось, заставило Даниля заподозрить, что он тут, в мистическом подвале, после бесед с цветами и птицами добрался уже до галлюцинаций посложнее. Первым десяти процентам соответствовало загадочное «Образов. почки», следующим пяти — ещё более загадочное «Гармониз. колебаний. Ритм», дальше и вовсе шло по нарастающей — «Автономиз. Замык.», «Лабиринтовая структура», «Перенастройка», «Перенастройка 2», «Формир. врем.», «Старт» и последнее, Даниля совершенно убившее — «Хвост».
— Почки, — сказал аспирант, идиотски осклабившись. — Печень. Но главное — хвост!.. лабиринтовой структуры, ага…
Хвост как ничто другое убедил Сергиевского в полной абсурдности происходящего. Что-либо понять здесь было решительно невозможно, не стоило и пытаться. Даниль только заметил, что ни «Старту», ни психоделическому «Хвосту» даты и процентные показатели пока не соответствуют. Очевидно, эти этапы ещё находились в проекте.
— Я понял, — сказал Даниль вслух. — Это про зебру. Белая полоса, чёрная полоса, белая, чёрная… а потом хвост!
Негромкое совиное уханье раздалось под потолком.
— Да, — отозвался аспирант, не оборачиваясь, — у тебя тоже есть хвост. У всех есть хвосты! И у меня был. По анатомии хвост. Как мне лень было… Ой, мля, что это?!
Сергиевский аж подпрыгнул на стуле. Окно программы замигало, таблица свернулась на панель пуска, а тридцать шесть процентов готовности сменились тридцатью семью. Потом всё успокоилось. Даниль с минуту сидел, обмерев, зажав между колен мокрые от волнения руки: всё казалось, будто должно произойти что-то жуткое. Но кругом царил мир и покой, даже птицы Лаунхоффера совладали с робостью и вновь проявились в плотном мире. Интересовал их, похоже, больше монитор, чем аспирант. Даниль развернул таблицу.