Жень зорко оглядел бревенчатый коридор и закрыл дверь на задвижку. Ему не должны были помешать: стфари, как положено людям, от века работавшим на земле, с наступлением тёмного времени суток неизменно отправлялись на боковую, а он был, во-первых, бог, а во-вторых, дитя бессонной Москвы, и предпочитал другой график. Некстати появиться мог только Ансэндар, но он коротал вечер в беседе со своим Менгрой; Жень ему почти завидовал.
Почти — потому что папка не уважал завистников.
И потому что Жень был твёрдо намерен добиться поставленной цели.
Он повернулся к двери спиной и оглядел комнату. Мебели у стфари практически не было, это Женю нравилось — просторно — а яркие лоскутные ковры приятно грели босые ноги.
Ковёр-то божонка и беспокоил. Папка предупреждал, что в первый раз может быть очень тяжело, настолько тяжело, что кожа не сомкнётся и пойдёт кровь, а ведь он не предполагал, что Женя в этот момент не будет поддерживать культ. Клятый ковёр придерживали колышки, вбитые в пазы у стен, а в двух местах прижимали громадные сундуки, и убирать его значило здорово нашуметь. Кто-нибудь проснётся, явится, и выйдет нехорошо… «Ну и хрен с ним, с ковром», — подумал Жень, тяжко вздохнув.
И решительно стянул майку.
Напряжённые пальцы медленно прошли снизу вверх по чётким квадратикам пресса и грудине до самого кадыка. Направились обратно. Жень закрыл глаза, выравнивая дыхание, а потом выдохнул до конца, опустошив лёгкие, и не вдохнул больше. Аура слабо засветилась, тонкое тело начало вращаться, переходя в промежуточный режим — боеготовность номер два… Жень уже заподозрил, что его сил не хватит даже на такую мелочь и успел испугаться, когда пальцы, наконец, нащупали между рёбер, там, где заканчивалась кость грудины, круглое уплотнение.
Жень опустился на колени — знал, что легко не будет.
Он резко вдохнул и одновременно ударил — двумя пальцами, вскользь, чтобы зацепить уплотнение. Силы удара хватило бы на то, чтобы пробить человеку дыру в черепе.
В глазах потемнело. Свободной рукой Жень зажал рот, скорчился, до крови кусая пальцы. Ощущения были ничуть не божественные, он рылся пальцами в собственной плоти… больно, до ужаса больно… у яблока черена было четыре ребра, а за ними шла оплетённая чем-то рукоять. За это яблоко ритуальный нож, наверное, легко было брать, но у Женя от боли ослабели пальцы, он никак не мог уцепить клятую железяку, и оттого становилось ещё больнее. Слёзы покатились из глаз. Когда он всё-таки взялся за рукоять и потянул нож наружу, показалось, что вместе с ним вывалятся все кишки. Кровь лилась ручьями. Жень не мог даже понять, сколько её — в глазах у него всё туманилось и двоилось.
Тяжелей всего было управиться с крестовиной; полотно лезвия пошло быстрей, но кожа, выпустив остриё, так и не сомкнулась. Божонок хорошо знал, что человек с такой раной теряет сознание от болевого шока и быстро умирает, но лично Женю от этого было ничуть не легче.
Стены и потолок летели кругами в оборот головы. Жень заставил себя снова включить лёгкие — кровь, уже почти остановившаяся, от этого полилась снова. Потребовалось усилие, чтобы упасть не назад, на подогнутые ноги, а вперёд. Некоторое время божонок лежал с закрытыми глазами, редко дыша, а потом разлепил веки и посмотрел на нож. Дотронулся — тот был холодным, острым и настоящим.
— Ксе… — прошептал Жень, погладив узкий клинок мокрыми алыми пальцами.
И потерял сознание.
Время близилось к полудню, и несмотря на осеннюю пору, солнышко, выглядывая из-за туч, всё-таки пригревало. Ксе шагал, хлюпая по раскисшей грязи, зевал и беззвучно ругался. Встал он ни свет ни заря, чтобы успеть на утренний поезд, долго мотался в плацкартном вагоне, ровеснике, должно быть, его деда, а потом не в добрый час послушал совета местного шофёра, который шамана подвозил. В деревню стфари шофёр заворачивать не хотел и сказал, что от развилки Ксе дойдёт минут за десять. Может, для местных путь этот действительно занимал десять минут, но Ксе с двумя баулами топал по глинистой жиже уже полчаса и чувствовал, что близится к окончательному просветлению.
Иллиради на велосипеде показалась ему предсмертной галлюцинацией, тем более, что по таким дорогам на велосипеде могло проехать только привидение.
— Привет! — сказало привидение. — Давай сумки на багажник.
— Да что ты, — смутился Ксе, — не надо. Донесу.
— Давай-давай, — принцесса бесцеремонно выхватила у него баул. — Мне ж не тяжело. А эту на руль. Я вообще-то в райцентр еду, но мне не горит. А Жень-то спит до сих пор.
«Вот гад!» — завистливо подумал Ксе.
— И дверь на задвижку закрыл, — болтала красавица-стфари, улыбаясь; шаман невольно любовался ею. — Надо же! А папа с Ансой всё обсуждают про Даниля, и к кому обращаться. Папа про кармахирургов узнавал, но они ж совсем не тем занимаются.
— Это не в клинику обращаться надо, — умудрённо заметил шаман, — это в институт.
— Ну вот ты папе и скажи, — кивнула Иллиради. — Я поеду побыстрей, ладно? На завалинку положу.
Ксе смотрел ей вслед.
Тяжести в сумках не было, только объём: шаман купил Женю одежды и зимнюю куртку взамен сандовой. Добравшись до дома и поздоровавшись с хлопотавшей во дворе Эннеради, он поднялся по резной лестнице на третий этаж и пошёл к дверям комнаты, где их с божонком поселили. В коридоре было темно, холодно и как-то неуютно, но уставший как собака Ксе не придал ощущениям особого смысла.
Дверь была заперта изнутри. Шаман постучал, потом постучал ещё, потом окликнул придурка-Женя, и, наконец, удивился. Любой мальчишка мог спать непробудным сном, но Жень, бог войны, не позволял застать себя врасплох и беспомощным.
— Что такое? — раздался над ухом бас Менгра-Ргета.
— Здравствуйте, Менгра, — утомлённо сказал шаман. — Да вот… дверь запер и не открывает. Иллиради сказала — спит до сих пор…
— Спит? — со странным выражением повторил Ансэндар.
Он мягко отодвинул Менгру, который уже примеривался к двери могучим плечом, и провёл ладонью по некрашеным доскам; едва слышно щёлкнула задвижка с той стороны, и дверь распахнулась.
Ксе чудом устоял на ногах.
— О нет… — тихо сказал громовержец.
Менгра что-то нечленораздельно буркнул.
На серо-белом ковре сохло страшное бурое пятно. В центре его, лицом вниз, лежал полуголый мальчишка; рассыпавшиеся золотистые волосы скрывали его лицо, и в первый миг Ксе подумал самое худшее — казалось, что Жень не дышит… шаман не знал, нужно ли вообще божонку дышать, знал, что жизни его угрожает совсем не то, что жизням людей, но вид истекающего кровью тела бил не по разуму — по инстинктам.
Оттолкнув Менгру, Ксе кинулся к Женю и осторожно перевернул его на спину. «Нет ран, — понял он и волосы встали дыбом. — Нет же ран! Что он с собой…»
— Жень! — почти заорал шаман. — Жень!
— Успокойтесь, Ксе, — с полуулыбкой проговорил Ансэндар. — Он…
Уголок бледных, без кровинки, губ подростка дрогнул, светлые ресницы приподнялись.
— Жень, ты идиот! — шаман вспотел от облегчения. — Безмозглый! Что ты сделал?!
— Кажется, я знаю, — заключил Анса. Подойдя ближе, он наклонился и разжал коричневые от засохшей крови пальцы божонка.
Менгра, усмехаясь, скрестил на груди руки и привалился к косяку двери. Открыв рот, расширенными глазами Ксе смотрел на узкий обоюдоострый кинжал с украшенной рукоятью; его тёмный металл казался маслянистым.
— Что это?
— Вы же знаете.
— Жень! — Ксе тряхнул завозившегося божонка за плечи.
Ритуальный нож совершенно не походил на тот, что божонок отобрал у адепта; он не напоминал финку, в его очертаниях не чудилось ничего хищного — нож был похож на жезл… Жень шумно выдохнул, уткнулся лбом в сгиб локтя Ксе. Шаман вздрогнул.
— Извини, — невнятно сказал божонок, и Ксе, беспомощно нахмурившись, провёл ладонью по его волосам. — Я… ну…
Ансэндар безмолвно опустил нож на измаранный кровью ковёр, тихо ступая, вышел из комнаты, и Менгра, последовав за ним, прикрыл дверь.