— Почему?
— Потому что он последний из пантеона, — Жень быстро поднял глаза и снова уставился в пол. — Сам представь, как это сладко… И потому что функцию поменял. Я когда его увидел, долго фигел, потому что понять не мог, за что он отвечает. У нас-то сейчас все знают, отчего молния бывает, а у стфари ещё образования обязательного не было, так и вышло — отвлечённое понятие, необъяснимые причины… Ну вот. А потом, после перехода, получилось, что он — надежда. А он и сам только надеяться может. И ещё фигня эта с ассимиляцией. У нас-то народ может просто раствориться, и ничего, а у них не так. Он говорил, если б стфари могли нормально ассимилироваться с его смертью, он бы лучше умер… потому что последним остаться — это ж лучше не жить…
Ксе молчал.
— Такая хрень, — продолжал божонок. — А теперь придут нкераиз, и вся надежда накроется. Им же не надо всех стфари поубивать. Им только Ансу убить надо, а остальное само собой. И чего? Я один защитить могу. Смогу. Когда культ возьму. А время, скажешь, есть, да?
Жрец опустил голову.
— А сейчас, — сказал Жень, — у меня шакти нет. Это значит — меня сдерживать некому. Я развинченный, Ксе. И людей у меня больше. Я ихнего Энгу порву на британский флаг. Вот удивятся-то…
«Уй-ё, — думал Ксе. — А ведь кругом прав. Ну пусть не сегодня, это уж совсем сумасшествие, но неделя, другая, и мне нужно будет решаться. Насколько быстро истончается стихия? Когда случится разрыв? Когда он случится, уже поздно будет. Да почему ж всё так складывается — хуже некуда?! Что у меня с кармой? Надо было Даниля спросить. Блин! Всё в Даниля упирается. Тут и интуиции никакой не надо… когда ж она восстановится только…»
— Ксе, — тихонько окликнул Жень. — Ты о чём думаешь?
— О книге Гиннеса, — невесело усмехнулся тот.
Подросток вытаращился.
— Я, наверное, стану самым молодым верховным жрецом в истории, — вздохнул Ксе. — Пошли, что ли, обедать, боже…
Паника пришла и ушла, оставив только палящее напряжение нервов, стальной внутренний звон, готовый стать решением и поступком. Времени было больше, чем показалось сперва; стихии действительно истончались от неведомой язвы, но слишком могучи и велики были они, древние, рождённые в незапамятные времена, чтобы распасться вмиг. То, что жило миллиард лет, не могло растаять и за года, не то что за дни.
Даже дети в огромных домах стфари смеялись реже; лица стариков уходили в морщины, женщины словно выцветали, казались больными, и чёрная забота омрачала лица. Ксе только сейчас обратил внимание, насколько мало осталось у стфари взрослых мужчин.
Как-то на лестнице жрец-мастер столкнулся с Иллиради, дочерью вождя, которую про себя прозвал «принцессой». Девушка ойкнула, а потом отпрянула к стене и умоляюще вскинула брови, сложив руки на груди в замочек. Она выглядела и трогательно, и странно — напоминала хорошую актрису из фильма про старину; современные девушки двигались не так и совсем не так смотрели на мужчин. Когда она разъезжала на велосипеде, это как-то терялось — всё же принцессы обычно не крутят педали, да и одевалась она в местной манере. Сейчас на Иллиради был национальный костюм, который необыкновенно её красил.
— Ксе, — шёпотом сказала она и добавила что-то на стфарилени. Потом сконфузилась, заметив удивлённый взгляд Ксе, и перевела: — Скажите, пожалуйста, нам помогут? Простите, папа мне запретил у вас спрашивать, я не должна, но мне так страшно, я не знаю, у кого ещё спросить… Папа ничего не говорит.
Ксе подавил вздох. Посмотрел вниз, на площадку: лестницы у стфари были крутые, как трапы на кораблях.
— Помогут, — сказал он, наконец, избегая взгляда Илли. — Обязательно.
«Только не знаю, кто», — добавил он про себя для очистки совести, хотя надежды таяли вместе с плотью стихий.
Ксе долго пытался дозвониться Сергиевскому и пришёл к выводу, что тот либо вынес его в игнор-лист, либо поменял номер. Попытка найти по базе его домашний телефон не увенчалась успехом — похоже, Даниль квартиру снимал. Лейнид тоже не помог, кажется, он успел с Сергиевским разругаться, и довольно грубо сказал Ксе, что о местонахождении этого идиота представления не имеет. Кто-то из доверенных Менгра-Ргета ездил в МГИТТ, но там всё обернулось странно, и даже сам Менгра не понял объяснений; во всяком случае, войти за ограду просители не смогли.
— У нас нет выбора, — сказал Ксе через неделю.
Жень взбудораженно привстал, стараясь не улыбаться. Ансэндар, бледнея, опустил глаза, и в груди у Ксе нехорошо заныло. «Он предупреждал меня о ранге мастера, — подумал жрец, успокаивая себя. — Но ведь всё обошлось. Я прекрасно себя чувствую, и Жень говорит, что получилось отлично. Конечно, верховный — это звучит громко, но, в сущности, какая разница…»
— Подожди ещё, — ответил Менгра; это был не совет, а приказ. — Ты и так двадцать лет уложил в две недели.
— Сам удивляюсь, — развёл руками жрец-мастер. — Но я в порядке.
— Мне нужно выдавить эту штуку, — раздувая ноздри, прошипел Жень. — Вот как хотите. И вообще! — он обвёл собравшихся ярко горящим взглядом, — никто не знает, когда границу прорвёт. Всем всё ясно? Или объяснить?
— Жень, — Ксе едва заметно поморщился.
— Завтра, — сказал Менгра, тяжело опустившись на стул. — Завтра.
День был солнечный и морозный; свежее утро проглядывало за белизной облачных рушников, побледневшее декабрьское солнце сверкало на стёклах, клало на пол светлые квадраты. Менгра сидел в тени и сам казался огромной плечистой тенью. Ансэндар стоял у окна, скрестив руки на груди, и смотрел вдаль — так, будто видел неуклонно тающую преграду. Возможно, он действительно видел. Ксе прислушивался к себе и чувствовал, что сердце его беспокойно, но беспокоился жрец не за себя — за Матьземлю, за богов и людей, за тех, кому выпало столкнуться с небывалой угрозой, которой не отыскивалось объяснения.
Жень смотрел на своего жреца — расширенными глазами, заворожённо, почти молитвенно, и это забавляло, потому что, вроде бы, должно было быть ровно наоборот. В руках божонка тускло поблёскивал нож — третий по счёту.
Ксе не знал, как должен выглядеть ритуал, проводимый по всем правилам. Наверняка величественной церемонией, с шествиями и факелами, с произнесением клятв и принесением жертв… а может, и нет, может, новый верховный жрец всего лишь подписывал пакет документов — в торжественной обстановке и паркеровской золотой ручкой… В этом случае официальную часть инициации Ксе так и так ещё предстояло пройти. Договор с богом не отменяет договора с людьми.
Ксе расстегнул рубашку и закрыл глаза.
— Давай, — тихо сказал он.
И божонок ударил — стремительно, почти без замаха, движением мастера боя, умеющего профессионально работать с ножом. Узкий клинок по крестовину вошёл между рёбрами.
Жрец-мастер принял сан верховного иерарха культа; нож растворился, перейдя в тонкую форму.
…через секунду после того, как, пропоров кожу и плоть Ксе, пронзил его сердце.
Чудес не бывает.
Тело верховного жреца осело на пол.
День разгорался за чисто промытыми стёклами, заливал солнечным молоком выпавший снег, и в светлом празднестве наступившей зимы растворялись вещи и лица; золотые блики прыгали на инкрустациях, тепло светилось резное дерево, ярче становились краски ковров. В нагретом воздухе комнаты застыли крохотные пылинки, окованные тишиной, и как будто всё вокруг замерло, когда сын и шаман Матьземли вернулся к ней после недолгой разлуки.
— Вот и всё, — вполголоса, невероятно спокойно сказал Менгра-Ргет. — Вот и всё…
Ансэндар вздохнул.
Жень стоял, одеревенев от ужаса, с полуоткрытым ртом, и безумными глазами смотрел на свои руки. Он забыл дышать, ярко-голубая аура его прекратила пульсацию — остановился мятежный вихрь, заледенев среди тихого тепла смерти.