Вышел Даниль перед дверями названной Аннаэр аудитории и сразу попал в толпу бледной и потной от страха публики. Вид публики его сначала изрядно потешил, а потом озадачил.
— Эй, — окликнул Даниль первого попавшегося студента. Тот сидел на полу и страдал, бессмысленно глядя в исписанную тетрадь.
— Что? — мученик науки поднял красные от недосыпа глаза.
— Что это тут у вас?
— Из огня да в полымя, — трагически сказал студент.
Даниль задрал брови и присел на корточки рядом с ним.
— То есть?
— Обрадовались мы, — объяснил студент с интонациями вселенской печали. — Зачёт-то Лаунхоффер должен был принимать. А его нет. Эрдманн за него, аспирантка его. Обрадовались мы. А она, су… суровая девушка. Ещё хуже. Ящеру-то хоть наплевать на всё, а ей — нет.
— Опаньки, — резюмировал Даниль.
Стало ясно, в чём дело. Такое, конечно, могло иметь место только в сумасшедшем вузе вроде МГИТТ. Эрик Юрьевич, отправляясь куда-то по своим загадочным, но неизменно срочным делам, вызвонил Аннаэр с работы. Отказаться Мрачная Девочка не смогла.
Последние несколько лет она занималась узкими научными проблемами для диссертации и чистой практикой в клинике; простые, основополагающие вещи, как это обычно случается, Эрдманн забыла, затем-то и потребовался ей учебник. А поскольку Аннаэр была исключительно ответственным человеком, то покидать аудиторию даже на пару минут (и оставлять без присмотра разложенные на столе билеты) она не решалась и позвонила Данилю.
Но где Ящер?
С какой стати он оставил Аннаэр принимать зачёт вместо себя?!
…Студент тяжко вздохнул и успел уже снова уткнуться в тетрадь, когда Даниль всучил ему пресловутый учебник.
— На, — сказал он. — Зайди в аудиторию и передай ей. Скажи, от Сергиевского.
— Да я вас узнал…
— Не трясись, — думая о другом, ободрил Даниль, — она ответственных любит и тебя запомнит. А я пойду. Пора мне.
— Лад… — донеслось в спину.
Сергиевский не стал дослушивать. Внутри института через точки обычно не перемещались, но он чувствовал, что надо спешить. Он вылетел в холле, едва не сбил с ног Ильваса, в преподавательской ипостаси шедшего принимать историю, и кинулся к окну вахты.
Вахтенная бабушка, стерёгшая на проходной журналы и ключи от аудиторий, была существом искусственным; написал её программу Андрей Анатольевич, и малая эта мелочь вышла из его рук такой обаятельной, что и всего МГИТТ уже нельзя было представить без вахтенной бабушки. Она день-деньской развлекалась вязанием разных вещей, а довязав, дарила тем, кто казался ей наиболее симпатичным. Ажурную чёрную шаль Вороны, славную тем, что Ворона всё время её роняла, связала именно она, а сам Ларионов носил бабушкин шарф.
— Бабмаш! — успел выдохнуть Сергиевский, когда затрезвонил мобильник.
Даниль ничуть не удивился, услышав Женя. Контактёрская интуиция делала своё дело, он ждал того, что должно было случиться, и оно случалось.
— Что, Данечка? — удивилась Бабмаш, щёлкая спицами.
— Сейчас, — отрезал Сергиевский в трубку. — Через пять минут, — и обернулся к программе.
— Бабмаш, вы случайно не знаете, где Лаунхоффер?
— Эрик Юрьевич пошёл с собакой гулять, — важно отвечала она, не поднимая глаз от вязанья.
— С какой собакой? — прошептал Даниль недоумённо, а потом крикнул, сунувшись в окно вахты к испуганной бабушке: — Куда пошёл? Куда пошёл?!
— Откуда ж мне знать-то… — пролепетала та, но аспирант уже исчез — как не было.
Присутствия собаки не ощущалось, но проблем хватало и без Великого Пса.
Даниль смотрел и не верил своим глазам; жуть и восторг мешались в душе. В небе над заснеженным полем неторопливо, сегмент за сегментом, собиралась высшая система.
Адский зверинец.
Точно детали конструктора, программы встраивались одна в другую, объединялись, обретая в своём единстве новые функции, включались в работу… До конца разобраться в предназначении каждой из них Даниль не мог и тогда, когда они действовали по отдельности, а сейчас вовсе терялся, пытаясь понять, чем станет зверинец, когда закончится интеграция, и для чего он в конечном итоге проектировался. Но как бы то ни было, Сергиевский оставался специалистом, и великолепие замысла завораживало его, несмотря на опасность.
— Даниль!
Аспирант вздрогнул.
Перед ним стоял божонок Жень и неотрывно, как снайпер, пялился вытаращенными голубыми глазами. Жрец Ксе, выглядевший измученным и больным, сидел на снегу поодаль и, кажется, ни на что не реагировал.
— Что? — спросил Даниль. — Что тут за нафиг творится?
Жень моргнул и напрягся.
— Координатор, — сказал он паническим полушёпотом. — Он пришёл и сказал, что мы тут все по ошибке и скоро нас не станет.
Сергиевский молча выругался и отвёл взгляд. Сигарета погасла, пришлось выбросить её и запалить новую. Всё вышло так, как он и предполагал: разрозненные сведения, точно программы Лаунхоффера, складывались в единую систему, и была эта система ничуть не симпатичней зверинца. «Формат диск Це», — подумал Даниль; ему стало тошно, как никогда. Эрик Юрьевич поставил какой-то эксперимент, эксперимент закончился неудачно, теперь Ящер собирается исправить его последствия. Уже активирована система контроля; скоро в неё встроится Великий Пёс, точная копия стихии уничтожения, и формат будет комплит… На миг расклад стал понятным; но стоило вдуматься, и он оказывался слишком уж понятным, слишком простым для Ящера. Осознав это, Даниль вспомнил, что говорила Ворона после той памятной операции: стфари — не причина и не следствие инцидента, они всего лишь побочный эффект. Тогда что есть причина? Следствие?..
Впрочем, когда форматируется диск, на нём стирается вся информация.
— Это нкераиз, — частил Жень, пытаясь поймать взгляд Сергиевского. — Опять вероятности рвануло, опять миры совместились, и нкераиз прошли, потому что им очень нужно, чтоб всех убить, то есть чтоб Ансу убить, чтоб стфари больше не было. У них там такая же аномалия, как тут…
«Вот чего стихию тряхнуло и Гену взъерошило», — флегматично думал Даниль.
А потом взъерошило его самого — когда аспирант услышал последние слова божонка.
— Что? — переспросил Даниль, и Жень отшатнулся — таким жутким показалось лицо Сергиевского. — Что ты сказал? У них там…
— Я не знаю! — на всякий случай отрёкся подросток. — Но Анса говорил, что там у них, в том мире, наверняка такая же аномалия, как здесь. И они пришли, и бога своего притащили, чтоб всех убить…
— Тихо, — велел Даниль. Жень мигом заткнулся и только посматривал на него снизу вверх, испуганно и с надеждой.
…Ни при чём здесь люди, и боги их ни при чём, вовсе не по их души собирается в небе кошмарная многочленная система, и не за их жизнями придёт доберман Лаунхоффера, Великий Пёс.
Аномалия.
Следствие эксперимента.
Сердце забухало часто и тяжело, так, что трудно стало дышать. Даниль болезненно зажмурился и потёр лоб. Он знал, конечно, что его руководитель способен на многое, но что на такое… Какая-то часть сознания залюбопытствовала, в чём мог заключаться эксперимент, повлёкший за собой настолько разрушительные последствия, но мысль эта стихла, угасла, истаяла под тяжестью другой мысли: уничтожение аномалии, само по себе являясь безусловным благом, будет сопровождаться уничтожением всех её побочных эффектов.
То есть окончательной смертью многих тысяч людей.
Целого города.
Целой страны, которая называется Стфари.
— Ой, мама… — прошептал аспирант.
Как возвышенно и гордо он объявил Аннаэр, что иногда порядочный человек должен вмешаться… только подробности пролили новый свет на проблему, и уже не на порядочность походило это, а на что-то значительно противней и неуютней.
— Я, типа, тут силы добра и света? — жалобно пробормотал Даниль. — Стрёмно-то как…
Жень искривил край рта и развёл руками.