— Эрик Юрьевич… — выдохнул Сергиевский, чувствуя, как тает его уверенность.
— Доброе утро, — кивнул тот.
Он стоял далеко, метров за сто, но голос звучал ясно и отчётливо, будто бы рядом. Лаунхоффер снисходительно улыбнулся и сказал:
— Отрицательный результат — это тоже результат. Но ошибки надо исправлять.
— Эрик Юрьевич, но… — Сергиевский беспомощно поднял брови, — неужели это обязательно — так? Должен быть способ…
— Даниль, — сказал тот. — Экология тонкого плана слишком уязвима. Ты это понимаешь. Я тебе поручил эту проблему.
— Простите, — убито сказал аспирант.
— Я о другом, — равнодушно ответил Лаунхоффер. — Мусор не надо бросать мимо урны.
Даниль дёрнулся и сжал зубы. Если бы Ящер до конца выдержал беседу в ключе надменной вежливости, возможно, что аспирант, оробев, так и не решился бы ему возразить. Но Лаунхоффер явился не разъяснять свою позицию и не учить Сергиевского жизни, он намеревался приступить к делу, а этого Даниль допустить не мог.
За спиной загремели доски, скрипнули петли, но аспирант не обернулся; спиной он почувствовал, что распахнулись ворота, и несколько человек выбежали со двора.
— Что тут… — начал Менгра и осёкся.
— Это та гадость, — уверенно и злобно процедил Жень. — Надо же — с-собака рыжая…
— Великий Пёс, — едва слышно проговорил Ансэндар.
— Даниль, — сказал Ксе так спокойно, что Сергиевский на миг впал в изумление, — у нас проблемы?
«У нас? — мысленно переспросил тот, чувствуя, как накатывают бессилие и тоска. — Ну да… у вас одни, у меня другие… Зачем вы мне, а? На кой вы мне сдались? Кто я, чтобы с тираннозавром за добычу спорить? Я же ему на один зуб…»
«Кто должен, если никто не должен?» — спросила Ворона.
Даниль вздохнул и сказал:
— Проблемы, Ксе. Но я попробую их решить.
— Иди домой, — велел Ящер.
Он опустил ладонь между ушами Великого Пса, и доберман напрягся на месте, выискивая жертву бессветным взглядом.
— Эрик Юрьевич, — хрипло сказал Сергиевский. — Я не могу.
Тот не ответил; Даниль не знал, ждал ли он продолжения или просто игнорировал аспиранта, но всё же добавил, упрямо и зло:
— Они не мусор. Никто не мусор. И я…
— Что? — с интересом спросил Лаунхоффер.
Даниль замялся, переступил на месте, опуская глаза; тянуло оглянуться и посмотреть на Ксе и прочих, но не хотелось перед ними показывать страха. Тогда он мучительно оскалился и сказал — как с берега в омут бухнул:
— Я вам не позволю.
Высокий светловолосый человек щёлкнул зажигалкой и посмотрел в сторону леса. Ксе не видел, как и откуда он появился, но подозревал, что так же, как и Даниль — ниоткуда. Новоприбывший стоял далеко в поле, на снегу, куда странно было бы забраться просто гуляючи. Сергиевский пару раз объяснял, как осуществляется такой способ перемещения, но Ксе про себя всё равно называл его телепортацией.
«Это, наверно, тот самый Ящер», — подумал жрец. Светло-серый летний плащ, почти такой же, как у Даниля, развевал ветер; Лаунхоффер курил, гладил собаку и о чём-то раздумывал.
Даниль стоял к ним с Женем спиной и неотрывно смотрел на своего руководителя. Кулаки его судорожно сжимались и разжимались. Ксе чувствовал себя удивительно спокойно; он хотел бы передать Данилю часть своей странной невозмутимости, но не знал, что сказать, и молчал.
— Я вам не позволю, — повторил аспирант шёпотом.
«Он боится», — думал Ксе.
Жень шагнул вперёд.
— Даниль, — звенящим голосом сказал он, — я…
— Сам понял, что сказал? — осведомился Эрик Юрьевич; он не сдвинулся с места, а голос звучал рядом. — Вы, молодой человек, развлекитесь немного.
Он убрал ладонь с темени добермана, и Великий Пёс сорвался с места. Жень тихо ахнул. Чёрная собака летела молча, с сомкнутой пастью, стремительно, как торпеда; Ксе встревоженно глянул на божонка, но тот лишь решительно нахмурился и тряхнул волосами. Не добежав до них какого-то десятка метров, доберман прыгнул, взвившись в воздух — так же беззвучно, как бежал, не было слышно даже удара лап о землю — и пропал из виду.
Следом исчез Жень.
Верховный жрец по-прежнему чувствовал его присутствие, Жень всего лишь ушёл в тонкий мир, чтобы сполна использовать всю обретённую мощь. «Он хотел сцепиться с Псом, — подумал Ксе. — С того самого дня. Доказать себе, что может. Теперь… но теперь Даниль — один».
Сергиевский медленно выдохнул и опустил голову.
— Ну вот где-то так… — нелепо пробормотал он.
Непереносимо яркая точка полыхнула, на миг ослепив, но в следующий миг переменилось само зрение, и уже нельзя было оторвать глаз от неё, плавно, как звезда, парившей над снежной чашей. Одна за другой от неё исходили медленно тающие сферы света. Казалось, ничего в мире нет краше этого лучезарного сияния; тона его, возле точки прохладно-голубоватые, постепенно наливались теплом, переходя в оттенки летнего солнца, заката, золота, янтаря… Серый зимний рассвет уступил им пространство небес, снег и облака отражали их, заполняя мир нежным, певучим, ласкающим сердце блеском чародейной звезды…
Ксе понял, что видит физическим зрением происходящее в тонком мире; так уже бывало с ним, в тот раз, когда Жень налетел на адепта. Жрец поторопился вчувствоваться в происходящее как положено контактёру — и растерялся. Ксе умел смотреть как стихийник, умел смотреть как антропогенник, мог с полным правом считать, что в тонком плане ориентируется как рыба в воде, но то, что сейчас делал Даниль, он не то что понять — увидеть толком не мог.
И самого Даниля не видел.
Только сияние; хрустальные полуокружности, исчезающие в полумраке, лёгкие лучи, уходящие в бесконечность, призрачные зеркала, невидимые ручьи, тончайшие нити, на пределе слышимости вызванивающие неведомую мелодию… Он находился внутри, рядом с центром странного мира, и шестым чувством слышал, что все они — стфари и нкераиз, люди и боги — тоже внутри, а за пределами огромной, но не бесконечной этой сферы было ли что? кто знает?.. длились шелест и ворожба, отзывались струны бесплотным эхом, и медленный серебряный ветер наполнял лёгкие предощущением взлёта…
— Нефиг радоваться, — угрюмо сказала сфера, журча ручьями. — Я в таком режиме долго не протяну.
— Даниль?! — Ксе разинул рот. — Ты…
— Я.
— Что это?
— Я, говорю же.
— Что ты делаешь?! — потребовал жрец.
— Вот зануда, — сказал окружавший его сияющий мир. — Ладно. Я сначала лаунхофферских тварей из стихий выключил, ну, как из розетки штепсель. А Ящер пришёл и на личную силу их запитал. Сам стал вместо всех стихий. А что мне оставалось? Я то же самое сделал. Так что я теперь вам тут вместо мамы и папы.
— И что дальше?
— Дальше?
Звёздно-синий прибой накатывал, осыпая серебряной пеной; острогранные кристаллы рождались из пелены призрачного тумана и растворялись в ней.
— А дальше, — сказал мир, — либо Ящер передумает, либо я помру. Но он никогда не передумывает.
Ксе умолк.
— А ты не парься, — посоветовала звезда. — Вас с Женькой он не тронет. Вы ж не стфари.
— А это всё равно, — грустно ответил тот. — Ты ведь тоже их защищаешь…
Он не понял, как это вышло и как он это почувствовал, но звезда вздохнула.
— Ой, как жить охота… — пробормотал Даниль. — Маловато будет. Да и сам я какой-то маловатый…
Ксе уже знал, в каких случаях Сергиевский начинает к месту и не к месту разоряться на цитаты. «Он паникует», — понял жрец, и мысль лихорадочно заработала. Секунду назад интуиция подсказала ему правильный шаг: Данилю, похоже, становилось легче от того, что с ним кто-то разговаривал. Ксе не имел силы помочь делом, но хоть как-то надо было Даниля поддержать.
— Если б у тебя было тело, я бы мог тебя пнуть, — решительно сообщил жрец. — Но поскольку ты его куда-то сныкал, я просто скажу: Даниль, кончай дурить и сделай что-нибудь! Нельзя же просто так ждать…
Даниль горько хихикнул.