Он не видел, с какими лицами смотрят ему вслед подчинённые.
Он ничего не чувствовал.
Секретарши не оказалось на месте, но Павел Валентинович ничего о ней не подумал и даже не сделал, как обычно, заметку в памяти по поводу выговора. Он просто толкнул неверной рукой дверь и переступил порог.
Его кресло — высокое, кожаное, как трон возвышавшееся над просторным начальственным столом — было повёрнуто спинкой. Сил Ивантеева хватило лишь на смутное удивление. Он прикрыл за собой дверь, и в эту минуту кресло развернулось — медленно и картинно, точно в дешёвом фильме; Павел Валентинович увидел до боли знакомое лицо.
Золотоволосый подросток в камуфляже, с «Калашниковым» на тощих коленях…
— Ну привет, дядя, — ломающимся голосом сказал он.
Ивантеев не ответил. Он покосился вбок, туда, где раньше стоял стол для совещаний, а теперь лежала бархатная подушка.
…собаки не было, не было собаки, не было, не было, не…
Павел Валентинович перевёл взгляд.
— Щенок, — с трудом, но почти любовно выговорил он. — Явился?
— Не хами, дядя, — пацанёнок скривил губу. — Узнал?
— Давно не виделись… — прохрипел жрец и беззвучно, жутковато засмеялся. Он знал, что сейчас произойдёт, и испытывал невероятное облегчение, почти счастье. Воинов-младший успел вырасти за те месяцы, когда скрывался от них, или, скорее, возмужать; он был красив…
— Простите, — вежливо сказал второй голос, незнакомый, — а вы, собственно, кто?
Павел Валентинович повернул голову.
На подоконнике, над самой подушкой, сидел, обняв колено, невыразительной внешности парень. Он не изъявлял желания слезать с шестка, и под взглядом верховного жреца бога войны даже не шелохнулся. У него было до странности неопределённое выражение лица — не робкое и не наглое, даже не то, которое называется задумчивым, хотя Ивантеев уверенно сказал бы, что парень себе на уме.
— Я? — усмехнулся Павел Валентинович почти дружелюбно. — Я… верховный жрец этого… недоразумения, — и мотнул подбородком в сторону подростка в камуфляже.
— Извините, пожалуйста, — сказал парень на подоконнике, — но, по-видимому, это всё-таки я.
— Что?.. — нелепо переспросил Ивантеев.
— Верховный жрец — я.
Высказав это невероятное предположение, парень подумал, покопался за пазухой и извлёк на свет ритуальный нож. Тот оказался непривычно красивым — тёмным, узким, с узорной рукоятью, напоминавшим не финку, как большинство жреческих ножей и собственный клинок Павла Валентиновича, а скорее кортик. Золотоволосый подросток, легкомысленно вертевшийся в кресле, улыбнулся парню как родному, лучезарно и чуть ли не с обожанием.
Павла Валентиновича сотряс дикий гиений хохот.
Он смеялся громко и хрипло, захлёбываясь, дрожа, он вцепился скрюченными пальцами в дверь, но не удержался и сполз на пол; упёршись на четвереньки, он стоял, кашляя и рыдая от смеха, в глазах мутилось, но в груди становилось всё легче, легче, легче, по щекам текли слёзы, шею заливал пот, брюки потемнели спереди, он повалился на паркет мешком и, не в силах уже смеяться, корчился, стукая о паркет лысеющей головой. Новый припадок хохота заставил его визжать и скулить, он схватился за край красного шерстяного ковра и попытался завернуться в него.
— Что это с ним? — подозрительно спросил Жень, выбираясь из кресла.
Ксе подумал и сказал:
— Крыша поехала.
Бог подошёл вплотную и брезгливо потрогал сумасшедшего носком ботинка. Тот только хрюкнул по-поросячьи, возясь в ковре.
— Ну блин, — сказал Жень разочарованно. — И мстить-то некому… обидно.
— Это карма, Жень, — проговорил Ксе, убирая нож.
— Чья?
— Его. Карма ему отомстила. Что-то такое всё равно случилось бы, не в этой жизни, так в следующей.
Ксе подумал и добавил:
— А насчёт отомстить… Ты ещё ему и поможешь, если убьёшь. Меньше искупать придётся.
— Да?.. — рассеянно сказал божонок, глядя на Павла Валентиновича; тот успокоился и лежал тихо, завернувшись в ковёр.
По головному офису ЗАО «Вечный Огонь» разнёсся грохот автоматной очереди.
…На другом краю города, не просыпаясь, шевельнула ушами белая кошка. Тихо зарычал свернувшийся под столом рыжий кобель кане-корсо, а второй, нечистопородный чёрный доберман, поднял голову, встретившись глазами с ястребом.
Бледная молния, последние дни вспыхивавшая над полем всё чаще, наконец, рассекла мир от земли до неба, и в разломе, между дрожащих, сияющих болезненным светом граней, проглянул иной мир.
13
Кетуради приехала заполночь, и с нею, кажется, все стфари, жившие в Москве и ближнем Подмосковье — так показалось Ксе, в суматохе выбежавшему во двор вслед за перепуганной Иллиради. Он почти сразу понял, что стоило бы остаться наверху, но пробраться назад было уже невозможно: в огромном родовом доме ютилось больше сотни человек, и все они теперь толпились в узких коридорах и на лестницах, против обыкновения громко переговариваясь. Электричество экономили, в полутьме мало кто видел жреца, и русский язык мешался со стфарилени — вдали от чужих ушей или в критических ситуациях стфари переговаривались на родном наречии.