Менгра-Ргет вышел навстречу матери; их обступили плотным кольцом. Передние отступали, освобождая место вождю, задние напирали, желая видеть и слышать, толпа прижала Ксе к Иллиради, а та судорожно вцепилась в его руку потной ладошкой. Кто-то всё же зажёг фонари, лампочки в грубых жестяных воронках, прицепленные по верху ограды, и они, качаясь, гремя, бросали неверный свет во двор, засыпанный потемневшим, перемешанным ногами снегом; свет их смешивался с пляшущим пламенем факелов — один за другим те вспыхивали над толпой, точно отбрасывая происходящее лет на сто в прошлое.
Стфарилени, певучий, словно финский, грубо и резко звучал в устах кузнеца-вождя; Ксе не понимал ни слова, но нетрудно было понять, о чём речь. Ровно двенадцать часов назад вновь нарушилось естественное бытие вероятностей, взвыли стихии, разодранные прогремевшим в неведомых сферах взрывом, и соприкоснулись Вселенные, чтобы выплюнуть в мир-убежище преследователей, ставших пленниками своей погони.
Нкераиз пришли.
Менгра клял Кетуради за то, что заставила соплеменников кинуться навстречу гибели. Что бы ни сталось здесь, в лесах, громадная столица страны волей-неволей защитила бы жителей. У неё достаточно бойцов и боевых машин, оружие здесь куда совершенней того, которым располагают нкераиз, да и не рискнули бы они вступать в конфликт с хозяевами земли. Никто не стал бы выгонять немногочисленных стфари из-под защиты просто затем, что кому-то их очень нужно убить. Их всего тридцать тысяч. Ещё сотня или две не помогут Ансэндару справиться с Энгу, опоённым кровью.
Кетуради возражала. Ветер трепал её белые косы, и страшным было лицо старухи. Ксе не знал, что она могла сказать сыну, но в выцветших глазах её пылала ярость. Жрец понимал теперь, что на мягкосердечную Эннеради она похожа только лицом: разница между ними была — как между ключницей и княгиней.
Он думал о том, что делают сейчас нкераиз. Около полусуток уже они медлили, встав лагерем в тех местах, где впервые появились стфари. Они не знали, куда пришли и, вероятно, разведывали местность, но разведка нужна лишь солдатам — в тонком мире скрыться куда сложнее, а богу и вовсе невозможно утаить себя от взгляда другого бога.
О появлении Энгу Ксе узнал от Женя.
— Уй-ё, — мрачно сказал мальчишка, неосознанно копируя самого Ксе, и тот улыбнулся, но умерла улыбка, стоило юному богу продолжить, — Ксе, кажется, рвануло… миры рвануло.
Кровь ползла из-под тела прежнего верховного жреца, отправившегося на очную ставку со своей кармой, на дорогом скользком паркете она растекалась быстро и уже замарала ботинки Женя. Потрясённый увиденным, тот забыл отступить.
— Что? — прошептал Ксе, спуская ноги с подоконника.
— Кажется, на него что-то завязано было, — пробормотал Жень, отряхивая обувь и возвращаясь в роскошное кресло. — На ублюдка этого. Наверно, та штука, которую я нафиг вынес… Он же при ней был последнее время.
— И что теперь?
Жень молча поднял лицо, бледное и суровое, перехватил плотнее свой автомат. Он долго сидел так, прислушиваясь к тому, что было открыто только богам, и из-за двери, из приёмной, доносился уже осторожный шорох — вероятно, кто-то из младших жрецов осмелел настолько, чтобы поинтересоваться происходящим и своей дальнейшей судьбой…
— Они притащили его с собой, — едва слышно сказал он, наконец; Ксе не потребовалось объяснений. — И он… как я. Каким меня сделал бы этот.
«Героин», — в который раз вспомнил жрец. Как обколотый наркотиком террорист, Энгу, бог войны нкераиз, был способен на всё, и то, что в этом мире он стоял от силы над несколькими тысячами солдат, не играло решающей роли. Передозировка человеческих жертв может повлечь за собой распад, окончательную смерть божества… но страна нкераиз не умирала, она была самой передовой, самой прогрессивной, самой победоносной в том мире, и жрецы сумели провести своего бога живым через жертвоприношение шакти. Сила, которой должно было сдерживать смертоносную мощь, превратилась в свою противоположность, Энгу стал «развинченным», как сам Жень, но будучи, в отличие от мальчишки, полностью во власти своего культа, он видел лишь указанную ему цель.