Впрочем, когда форматируется диск, на нём стирается вся информация.
— Это нкераиз, — частил Жень, пытаясь поймать взгляд Сергиевского. — Опять вероятности рвануло, опять миры совместились, и нкераиз прошли, потому что им очень нужно, чтоб всех убить, то есть чтоб Ансу убить, чтоб стфари больше не было. У них там такая же аномалия, как тут…
«Вот чего стихию тряхнуло и Гену взъерошило», — флегматично думал Даниль.
А потом взъерошило его самого — когда аспирант услышал последние слова божонка.
— Что? — переспросил Даниль, и Жень отшатнулся — таким жутким показалось лицо Сергиевского. — Что ты сказал? У них там…
— Я не знаю! — на всякий случай отрёкся подросток. — Но Анса говорил, что там у них, в том мире, наверняка такая же аномалия, как здесь. И они пришли, и бога своего притащили, чтоб всех убить…
— Тихо, — велел Даниль. Жень мигом заткнулся и только посматривал на него снизу вверх, испуганно и с надеждой.
…Ни при чём здесь люди, и боги их ни при чём, вовсе не по их души собирается в небе кошмарная многочленная система, и не за их жизнями придёт доберман Лаунхоффера, Великий Пёс.
Аномалия.
Следствие эксперимента.
Сердце забухало часто и тяжело, так, что трудно стало дышать. Даниль болезненно зажмурился и потёр лоб. Он знал, конечно, что его руководитель способен на многое, но что на такое… Какая-то часть сознания залюбопытствовала, в чём мог заключаться эксперимент, повлёкший за собой настолько разрушительные последствия, но мысль эта стихла, угасла, истаяла под тяжестью другой мысли: уничтожение аномалии, само по себе являясь безусловным благом, будет сопровождаться уничтожением всех её побочных эффектов.
То есть окончательной смертью многих тысяч людей.
Целого города.
Целой страны, которая называется Стфари.
— Ой, мама… — прошептал аспирант.
Как возвышенно и гордо он объявил Аннаэр, что иногда порядочный человек должен вмешаться… только подробности пролили новый свет на проблему, и уже не на порядочность походило это, а на что-то значительно противней и неуютней.
— Я, типа, тут силы добра и света? — жалобно пробормотал Даниль. — Стрёмно-то как…
Жень искривил край рта и развёл руками.
— Даниль, — спросил он, — а что это с ними? Почему они — так? Не по отдельности?
— Что? — проснулся потонувший в эмоциях аспирант. — Это ты про… а, ясно. Они же искусственные, Жень. Они как детальки Лего, встраиваются друг в друга и собираются в высшую систему. В сверх-божество.
— Уй-ё, — в точности как Ксе сказал Жень и поморщился.
— Ага, — согласился Даниль печально. — Пакость.
Светлело; по двору пронёсся ветерок, осыпал снегом чёрную язву кострища и грязные лужи. Небо и лес застыли в пластиковой недвижности. Из-за угла дома показался ходивший куда-то Менгра-Ргет.
— Они прекратили… — начал кузнец, и Ансэндар прервал его:
— Они тоже слышали.
Оба умолкли, глядя на Сергиевского.
Даниль поколебался и вздохнул.
— Тут… разобраться надо, — беспомощно сказал он.
«Ящер, — снова и снова прокручивалось в голове, — тираннозаурус рекс, у него, конечно, ни совести, ни жалости, но, в конце концов, не может он не понимать… не может не быть способа убрать аномалию без того, чтобы — всех… надо только подумать… блин, а я-то, я-то о чём думал два года… но я же не знал…» Даниль почувствовал себя беспомощным и никчёмным. Лаунхоффер Лаунхоффером, но Северорусской аномалией должен был заниматься он, Сергиевский, его и ректор просил серьёзнее отнестись к работе, поздно, правда, просил… но два года до этого Даниль занимался, как говорила Ворона, «прожиганием жизни», вместо того, чтобы разбираться в проблеме. И разобрался, как следовало ожидать, в самый последний момент.
Но всё же время упущено не было. И тогда, после разговора с Аннаэр, он твёрдо решил вмешаться. Всё, что он должен сделать сейчас, всё, что он может сделать — это выполнить данное себе обещание.
Даниль выпрямился.
И услышал голос Координатора; судя по позам остальных, на сей раз ястреб обращался только к нему.