В Советском Союзе исследования в области пересадки сердца велись и ведутся многими учеными: Б. В. Петровским, В. И. Бураковским, В. П. Демихозым, Е. М. Мешалкиным, Г. М. Соловьевым, В. И. Шумаковым и другими.
Какой же вывод?
Несмотря на ряд успешных операций, буквально взбудораживших мир, проблему трансплантации сердца пока нельзя считать решенной. Она еще не вышла из стадии экспериментов, пусть смелых и многообещающих, но все же экспериментов. И в этом не надо заблуждаться. Замечательные операции Барнарда, Шамуэя, Дюбо и их последователей тоже — лишь эксперименты. Но ведь любая операция, а тем более произведенная впервые, содержит элемент неизвестности и, значит, тоже в какой–то мере является экспериментом. Правда, новый метод лечения допускается в клинике, как правило, только после длительной, тщательной, всесторонней отработки на животных, после того, как все без исключения опасения и неясности сняты. Но в истории медицины немало и примеров тому, когда клиника шла параллельно с исследованиями в лабораториях, а то и опережала их. Луи Пастер, например, не успел еще проверить на животных эффективность своей вакцины, как сама судьба в образе фрау Мей–стер из Эльзаса вынудила его взяться за лечение девятилетнего мальчика Иозефа Мейстера, укушенного бешеной собакой. Мальчик остался жив — ученый победил. Разработанный Пастером метод предохранительных прививок завоевал всеобщее признание. Но это было потом, а в тот момент, когда ученый дрожащей рукой делал первое впрыскивание своей еще не очень проверенной вакцины, это был в чистом виде эксперимент.
Каждая сложная и трудная операция ставит хирурга перед дилеммой: отступить, руководствоваться гуманным, но отражающим ограниченные возможности медицины принципом «не вреди!» — или попытаться (пусть даже с риском смертельного исхода) спасти больного; во всеоружии знаний рисковать во имя той же гуманности и человечности? Меня лично больше прельщает второе. Я думаю, прав профессор Н. М. Амосов, выдвигающий новый активный принцип: «Помочь обреченному!» Проторенный и спокойный путь — переходить к операциям на человеке только после экспериментов на животных — оказывается на поверку не самым лучшим, а главное, не самым близким к цели.
В самом деле, почти все собаки, которым пересаживали сердце, погибали, а среди оперированных больных есть случаи, когда люди жили с пересаженным сердцем длительное время. И при неудачном исходе рискованного вмешательства нет оснований упрекнуть ученого. Не отважься в свое время Пастер, мальчик бы неминуемо погиб. Значит, преступлением против человечности была бы в данном случае как раз осторожность, а не риск.
Хочу, чтобы меня правильно поняли: сами по себе слова «эксперимент на человеке» не должны отпугивать. Ведь эксперимент — значит поиск нового. А связанная с этим опасность? Ее оправдывают конкретные обстоятельства: необходимость крайней меры, когда все другие способы помочь больному уже полностью исчерпаны.
Есть в таких операциях и другая «сторона» — донор, у которого забирается его единственное сердце. Это обреченный, умирающий человек. Но умерший лн? До сих пор операции были успешными лишь тогда, когда пересаживали бьющееся сердце!
Профессор Д. Вада из Саппоро выполнил сложную операцию по пересадке сердца. Реципиент—18-летний Миядзаки, получивший новый «мотор», — прожил с ним около трех месяцев. И вот спустя два года одна организация врачей возбудила против хирурга судебное дело, обвиняя его в «убийстве» двух человек, другая — в нарушении «основных прав человека». Развернулась дискуссия в печати. Она шла вокруг двух вопросов: было ли состояние больного, принявшего новое сердце, настолько плохим, что возникла необходимость пересадки сердца, и был ли донор «на все сто процентов» покойником в момент изъятия его сердца?
Хранения сердец.
После долгого разбирательства профессор Д. Вада был оправдан «за недостатком доказательств состава преступления».
Исключительно важный момент вообще при пересадке органов состоит в том, что, в отличие от всех иных операций, здесь объектом воздействия становится не один, а два человека — донор и реципиент. При пересадке, например, почки живой донор, вполне здоровый человек, добровольно отдает другому для спасения его жизни один из своих парных органов. В случае успеха выигрыш прямой: живыми остаются оба. Ну а если трансплантируется такой орган, как сердце? Тут хирург должен решить: кого спасать? Потенциального ли донора — человека, поставленного на самый край гибели, или реципиента, который тоже ступил на этот трагический рубеж?