Бантер озабоченно нахмурился. ‘Ты действительно думаешь, что мне нужна помощь, чтобы уйти с работы, да?’
‘Да, это так.’
‘И что же мне тогда делать?’
- Успокойтесь. Проводите время с Бетти качественно, пока еще можете. Послушай, Ронни, пройдет совсем немного времени – меньше года, а может быть, и меньше полугода, – прежде чем Бетти дойдет до того, что она не узнает тебя, не сможет поддерживать никаких разговоров, даже бессвязных, и от женщины, в которую ты влюбился, не останется и следа.’
Лицо бантера сморщилось: "не надо ... это ужасно..."
‘Но ведь это правда. Так что делайте все возможное из того времени, которое у вас есть. Позаботься о себе, чтобы ты все еще мог заботиться о ней. Обещай мне, что ты хотя бы подумаешь об этом.’
‘Да, хорошо, я тебе это обещаю.’
- Ты хороший человек, Рон, один из лучших. Бетти повезло, что у нее есть ты.’
‘И вполовину не так повезло, как мне с ней. А теперь я теряю ее ...
‘Я знаю ... - сказал доктор Уилкинсон. ‘Это я знаю.’
На протяжении десятилетий штат Техас проводил свои казни в Техасском доме смерти в блоке стен, Хантсвилл. Вплоть до 1998 года именно там располагалась камера смертников. Но затем осужденные, включая Джонни Конго, начали искать пути к побегу, и Министерство уголовного правосудия Техаса решило, что требуется более безопасное подразделение. Камера смертников была перенесена в отделение Полунского в Западном Ливингстоне, сверхмаксимальное, сверхвысокозащищенное учреждение. Оттуда никто не сбежал. Почти 300 заключенных содержались в одиночном заключении и ели в своих камерах из тарелки, просунутой через "бобовую щель" в двери. Они тренировались в одиночестве в закрытой зоне отдыха. Единственным физическим контактом, который они получали, были обыски с раздеванием, которым они подвергались всякий раз, когда покидали свои камеры. Режим был достаточно жесток, чтобы свести человека с ума, и были некоторые, кто предпочел отказаться от возможности обжалования и рано предстать перед казнью, просто чтобы сбежать от него.
Процесс казни Джонни Конго начался в три часа дня 15 ноября. Ему не предложили на выбор последнюю трапезу приговоренного к смерти, да и в Хантсвилле он бы не оказался: от этой роскоши давно отказались. Раздался только стук в дверь его камеры и крик надзирателя: "Пора идти, Джонни! Руки через прорезь для бобов.’
Каждый аспект жизни в Полунском блоке был рассчитан на унижение и дегуманизацию заключенных. Процедура выхода из камеры не была исключением. Джонни направился к двери. Он опустился на колени. Затем он прошаркал так, что оказался спиной к двери, и вытянул руки назад, пока его ладони не просунулись в щель между бобами и не оказались в коридоре снаружи. На запястья ему надели пару наручников, затем он просунул руки обратно в щель и встал на ноги.
- Отойди от двери!- скомандовал голос.
Джонни послушно вышел на середину комнаты, теперь уже со скованными за спиной руками. Затем он снова повернулся лицом к открывшейся двери.
В камеру площадью шестьдесят квадратных футов вошли два надзирателя. Один из них был белым и почти таким же большим, как Джонни, с коротко остриженными рыжими волосами и загорелой кожей на лице и предплечьях. В руках он держал дробовик "Моссбургер", и по напряженному, нервному выражению его лица можно было предположить, что он просто искал случая пустить его в ход.
Джонни улыбнулся ему. ‘Какой смысл сегодня целиться в меня из пистолета, ты, тупой кретин? Я уже ходячий мертвец. А теперь разнеси меня в пух и прах, ты сделаешь мне одолжение.’
Джонни повернулся лицом ко второму надзирателю, дородному афроамериканцу средних лет, с серебристыми волосами. - Добрый день, дядя, - сказал он.
‘И тебе добрый день, Джонни, - сказал дядя. ‘Я знаю, что сейчас для тебя трудное время. Но чем спокойнее мы сможем это сделать, тем легче все пройдет, слышишь?’
‘Да, я тебя слышу.’
- Хорошо, тогда я собираюсь подготовить вас к переезду в Хантсвилл. Поэтому сначала я хочу, чтобы вы встали так, чтобы ваши ноги были примерно в восемнадцати дюймах друг от друга. Вы ведь служили в армии, верно?’
- Чертовски верно, был сержантом-артиллеристом в корпусе.’