– А как же Грета?
– За нее не волнуйтесь, она сама о себе позаботиться может. Видели, чаю, как она умеет? Так это еще не высший пилотаж, а так – первый подход к снаряду. Вы меня понимаете?
– Понимаю, – призналась Дарья, почувствовав, как мороз пробегает по позвоночнику. Вспоминать ночные ужасы не хотелось ни разу. Хотелось все это забыть.
– Значит, в Юрьев… – сказала она, чтобы не молчать. – А с документами, как быть? Литовцы, наверняка, визы потребуют, а у меня даже паспорта с собой нет.
– Нет и не надо, – равнодушно бросил Карл. – Мы нелегально въедем. Вернее, влетим. ПВО человеческое они построить еще не озаботились, так что, если зайти со стороны Чудского озера, да идти над самой водой…
– Да на рассвете… – подхватила Дарья, наслушавшаяся на службе и не таких сказок; авиаторам похвастаться, что девушке подкраситься. – На чем полетим?
– На виверне, – своим обычным несколько равнодушным тоном бросил Карл, как если бы говорил о чем-то обыденном до крайности.
– На виверне? – удивилась Дарья. – У вас что, здесь своя виверна есть?
– Не у меня, – Карл взглянул на нее сверху вниз – он был, оказывается, даже выше, чем она подумала в начале – и кивнул, – но мне ее одолжат.
"Виверну? И кто бы это мог вам ее одолжить?"
Виверна, насколько было известно Дарье, являлась самой последней и наиболее засекреченной разработкой шведской фирмы Сааб. Тяжелый штурмовик по классификации Народно-Освободительной Армии Тартара, истребитель-бомбардировщик – в армиях Швеции, Литвы и Пруссии. Но дело не в этом. На полигоне Арсенала виверны до сих пор не было. Был новгородский аспид-тиран, был шведский василиск 7-й серии, был даже литовский авижунас, но виверны не было не только в Тартаре, ее не было ни у кого.
"Интересно девки пляшут, – пропела она мысленно, представляя себе не столько этих девок, сколько "виверну в кустах", – по четыре прямо в ряд…"
– А порулить дадите? – спросила вслух.
– Умеете или просто из интереса? – Карл, похоже, не удивился, спросил по существу вопроса.
– Я вообще-то капитан 1-го ранга.
– Капитан-инженер, – поправил ее Карл.
– Я строю воздушные корабли, – это был сильный довод, но Дарья понимала разницу между конструированием и эксплуатацией. – Я пилотировала аспидов и василисков, думаю, и с виверной управлюсь.
– Ладно, – кивнул Карл, соглашаясь, – полетаем. А сейчас идемте, ради бога. Нам надо убраться с улиц. Не ровен час, кто-нибудь опознает.
– Мне кажется, я вас не задерживаю.
– А я не о вас, – Карл смотрел куда-то вдоль улицы, – да, и не вам, собственно. Впрочем, – он словно очнулся от зачарованного сна, – не важно, возьмем извозчика, я думаю, – и резким взмахом руки остановил проезжавшего мимо "лихача" на поджаром "туземце" – английской самобеглой коляске с двигателем внутреннего сгорания.
– Отвези-ка нас, любезный, в Ораниенбаум, да побыстрей! – приказал Карл, едва они уселись позади извозчика и прикрыли ноги овчинной полостью. – С ветерком!
Ну, и помчались, благо дороги хорошие, а шоссе Ландскрона – Ораниенбаум – и того лучше. Ниже сорока верст в час стрелка тахометра и не опускалась, почитай. Но, с другой стороны, чтобы на "туземце" и без ветерка, о таком ужасе Дарья даже не слышала никогда. Доехали быстро. Но в дороге Дарья не только успокоилась, чего и следовало ожидать от быстрой езды, но и проголодалась. Да и замерзла так, что хоть голой задницей на печь садись.
Однако до излишеств не дошло. Приехали в приятное место – сосны и ельник, а на опушке леса – резной терем, оказавшейся на деле постоялым двором. Подкатили к крыльцу, выгрузились и прямиком отправились в трактир, где им с Карлом и водки с мороза поднесли, и грибной похлебки – с пылу, с жару, то есть, прямо из печи – в обливные миски плеснули. А похлебка – это каждый россиянин подтвердит, – под хлебное вино тройной выгонки, да с костромским жирным сыром и белым духовитым – тоже, видать, только из печи – хлебом, идет влет. Миг, другой, а серебряная в завитках ложка уже скребет по обнажившемуся дну тарелки.
"Вот же блядь!" – подумала Дарья в раздражении, но, видно, она была не первой, кто "прибегал" в "Сосны" зимой да с мороза.
Половые, сменяясь, как заряжающие у казенника артиллерийского орудия, "метали на стол все подряд": семгу холодного копчения, маринованных угрей и кетовую икру, пельмени с олениной и котлеты из медвежатины, ну, и водка, разумеется, лилась рекой. Крепкая местной выгонки, настоянная на морошке, она не пьянила, а согревала, дарила жаркую истому, которая, в конце концов, и уложила Дарью в постель, да так, что едва коснулась головой подушки, и все – отключилась враз.
4. Карл Мора
26 декабря 1929 года, Великое княжество Литовское
Пока Дарья спала, Карл съездил на извозчике в Ораниенбаум. Прошелся скорым шагом по гостиному двору, покупая вещи строго по списку, составленному еще в чайной на Фурштатской, и складывая покупки в два кожаных баула, которые тащил за ним "пароход" – самоходный паровичок с "релейными" электромеханическими мозгами. Получилось немного, хотя и недешево, так как жалеть местные "фантики" Карл не привык. Впрочем, никакой радости от хождения по лавкам, он не испытывал. Относился к покупкам чисто прагматически: нужно, вот и покупал.
Закончив с "вещевым довольствием", Карл наведался на телеграф и сообщил "Ингвару Ольгердовичу", что "попечением Всевышнего жив и здоров, чего и другим желает. А сам он нынче обретается в городе Ораниенбауме, на центральном почтамте, где и ожидает ответа в течение следующего получаса".
Текст выглядел вполне по-идиотски, но на нем настоял контрагент, и Карл не нашел нужным оспаривать требования "высокой договаривающейся стороны". Отписался и вышел на мороз. Дело шло к вечеру, но небо очистилось, и солнце заливало своими лучами заваленные снегом улицы. Снег искрился, воздух пах зимой.
Карл раскурил сигару и достал из кармана пальто фляжку с коньяком. Пара глотков и пара затяжек, а его – глядишь ты – уже зовут в контору. Оказывается "любезный друг Ингвар Ольгердович" соизволил ответить так быстро, что становилось ясно – аппарат Бодо стоит у Ингвара Ольгердовича едва ли не дома.
"Наверняка, дома и стоит, а иначе как он смог ответить так быстро? Впрочем, кроме телеграфа существуют еще и телефоны. Сюда-то он позвонил, а не телеграфировал!"
– Здравствуй, Ингвар! – сказал Карл, выслушав цветастые приветствия Сени Шершня. – Я тоже рад тебя слышать. Встречаемся в полночь на мызе у твоего дедушки. Лады?
– Лады, – голос Шершня звучал уныло, но отказать Сеня не посмел.
Было ли это и в самом деле уныние или нет, но Карл решил считать прозвучавшее в словах Шершня настроение именно "унынием".
"Люди…" – подумал он с чувством напоминающим сожаление.
Люди, где бы он их ни встречал – здесь или там – озадачивали Карла своими эмоциями. В этом, если подумать, и заключалась их сила, и их слабость тоже. Чувства мешали им, но мешали они и Карлу. Ему приходилось все время корректировать свое поведение с поправкой на чужие эмоции, которых он, порой, не в силах был даже отождествить хоть с чем-то, известным ему по прежнему опыту. "Поверять алгеброй гармонию", выстраивая модель чувственного образа с помощью одной только логики, совсем непросто. И уж точно – не гарантирует от ошибок.
Ему потребовалось полчаса, чтобы "вычислить", куда и как ударит господин Торопов, известный так же как Сеня Шершень. Вернее, основное время ушло на опознание самого факта предательства, а шверпункт своей обороны Карл мог назвать и без подсказки. Не знал он только одного – как быстро способны действовать те, кто прибрал к рукам вынужденно брошенные на произвол судьбы "старые связи". А они действовали быстро и решительно, вот только "шверпункт" на поверку оказался чем-то совсем не тем, чего ожидал от Дари Карл, и на что мог рассчитывать противник.
Постоялый двор представлял из себя замысловатый терем с переменным количеством этажей, так что покои Дари, по случаю, находились аж на третьем. Оттуда – через окно, увлекая за собой осколки стекла и разбитую в щепки раму – один из нападавших и вылетел как раз тогда, когда Карл подъехал к "Соснам". Удар, резкий как выстрел треск и вслед за тем звон бьющегося стекла и заполошный вопль. Мужчина, что характерно, не просто выпал из окна, он из него вылетел. Пролетел по воздуху метр или два, отчаянно маша в пустоте руками – крыльев-то ему Бог не предусмотрел – да и упал с ускорением десять метров в секунду за секунду. Шлепнулся о булыжную мостовую, разбрызгивая кровь на белый девственный снег, да и замер, то ли лишившись чувств, то ли отойдя разом в мир иной.