Я кивнул и произнес, припомнив с теплотой:
— Мне как-то рассказывала об этом дочь Тиудамира, принцесса Амаламена. — Похоже, Сванильду, помогавшую старухе готовить еду, насторожил мой тон, и она одарила меня задумчивым взглядом.
Филейн продолжил:
— Как я уже говорил, в один прекрасный день до нас дошло известие, что братья-короли взяли верх над гуннами и теперь остроготы больше не были рабами. В тот же самый день мы также услышали, что супруга Тиудамира родила ему сына.
— Вот почему, — встряла Баутс, — мы всегда называли маленького Тиуду «дитя победы».
Я спросил Филейна:
— А ты, случайно, не знаешь, кто был правителем или хозяином, исключая вождей гуннов, до Тиудамира?
— Разумеется, знаю! Когда-то я, как и все остроготы, был подданным отца братьев, короля Вандалария.
— Известного как Победитель Вандалов, — вставила Баутс. Они вместе со Сванильдой ставили на огонь большой железный котел.
— Отец Вандалария умер еще до моего рождения, — продолжил Филейн, — но его имя я знаю. Король Вендарекс.
— Известный как Победитель Вендов, — добавила Баутс, пристраивая круглые лепешки из теста, чтобы запечь их среди тлеющих углей.
Вот забавно: Филейн помнил имена королей, а его жена — их прозвища. Но кое-что смущало меня, поэтому я заметил:
— Почтенный Филейн, как можешь ты называть этих мужей королями? Ты же сам сказал, что до братьев Тиудамира и Валамира все остроготы были рабами гуннов.
— Ха! — воскликнул хозяин дома, и его скрипучий старческий голос словно обрел силу, когда он с гордостью пояснил: — Это никогда не мешало нашим королям оставаться королями, как и нашим воинам — воинами. А дикари гунны, разумеется, были всего лишь дикарями. Они знали, что наши люди никогда не позволят командовать ими. А потому не препятствовали продолжению королевской династии, и наши воины получали приказы от своих королей. Единственная разница заключалась в том, что мы тогда воевали не только с нашими кровными врагами, но также и с врагами гуннов. Однако это не так уж важно. Для воина любая битва — это стоящее дело. Когда гунны, устремившиеся на запад, задумали покорить несчастных вендов в долинах Карпат, не кто иной, как наш король Вендарекс, повел на битву своих воинов, чтобы помочь им в этом. А позднее, когда гунны пожелали вытеснить вандалов из Германии, именно наш король Вандаларий вместе со своими воинами совершил этот подвиг.
— Из твоих слов получается, что гунны вытесняли на запад все народы, включая и почти всех готов. Как же случилось, что ты сам остался жить здесь?
— Молодой маршал, ну подумай сам. Римляне, гунны или любой другой народ волей судьбы может метаться по земле туда-сюда. Любая местность может сменять хозяев по многу раз. Земля может оказаться залитой кровью, усыпанной костями, изрытой могилами или же покрытой грудами ржавеющего оружия и доспехов. Но все это стирается и исчезает за одно поколение. Я это видел собственными глазами. Однако сама земля не меняется.
— Ты имеешь в виду… что человек остается неизменно верным только земле? А не каким-то королям, которые заявляют на нее свои права?
Он не ответил на мой вопрос прямо, а лишь продолжил: Баламбер привел сюда своих грабителей-гуннов сотни лет тому назад. А наши отцы владели этой землей и работали на ней сотни лет до них. Правда, гунны заполонили наш край и назвали его своим, но они не опустошили его — и хорошо. Им нужно было, чтобы родили все земли, покоренные ими, кормили и одевали их армии, поэтому они и пошли грабить всю Европу.
— Да уж, — пробормотал я, — могу себе представить.
— Но что смыслили эти гунны в земледелии? Чтобы неизменно получать богатые урожаи, здесь должны были оставаться люди, которые умели обрабатывать эту землю, могли работать на болотах и на воде. Поэтому-то, хотя гунны и принуждали наших королей, воинов и совсем молоденьких юношей двигаться на запад вместе с ними (некоторые, правда, спасались бегством), они также позволяли старикам, женщинам и детям оставаться в своих жилищах и обрабатывать землю, заставляя потом делиться собранным урожаем.
Тут в беседе наступил перерыв — Сванильда и старая Баутс достали из печи еду и поставили на стол: кусок оленины, сваренной с лебедой, был выложен на лепешку. Поскольку уже наступила ночь, а огонь в печи был единственным, что освещало комнату, стало совсем темно. Старый Филейн взял две горящие лучины, воткнул их в щель в полене и поставил его на стол. После того как его жена отнесла поднос с едой Личинке, хозяин наполнил кружки пивом из бочонка в углу комнаты, поставил их перед нами и сказал, хихикнув: