— Где можно спрятать такое количество людей и припасов? — под нос себе спросил рыжий, быстро выписывая на отдельный лист цифры.
— В заброшенном монастыре, — Раду уничтожил пламя в двух пятиглавых канделябрах и уставился в камин.
— Слишком заметно.
— Если туда никто, — Раду дернул плечом, рассматривая когти на свет от камина, — не ходит и место считают проклятым — нет.
— Но…
— Марин, нам все равно ничего не сделать. Остается ждать. Читай дальше, твои расчеты сейчас бесполезны.
— Господин Раду, но я смогу понять…
Раду наклонился, упираясь в стол. Теперь его голос пропитывала патока, сладкая-сладкая, с легкими шипящими нотками.
— Ты с собой заберешь всю эту рухлядь, посчитаешь на досуге. Разберешься.
Марин нашарил взглядом брошенные вирши. Томик неудачно попал в воду, корешок подмок. Посмотрел на книгу, со вздохом перевернул и зацепился взглядом за последнюю страничку. На ней жирно и с кляксами было начерчено имя князя. Пронзенное перекрещенными турецкими саблями. Зрачок Раду дрогнул и начал сужаться. Марин схватился за книгу стихотворений.
****
Вторая дорога оказалась завалена уже через час пути. Толстые, варварски срубленные деревья лежали косым частоколом, выставив прорвавшие зеленую еловую плоть сломанные ребра. Проходивший рядом ручей разлился, впился беззубым ртом в землю, расчавкался слякотью. Влад ухмыльнулся, пряча лицо за рукавом. Итак, осталась последняя дорога. Третья, до которой еще раз нырять в глубокую чащу, идти едва заметной тропкой, которую и зная то, едва-едва разглядишь. Люди боялись. Князь чувствовал. Боялись леса, боялись темноты, волков. Пока не боялись князя. Его спокойствие и уверенность предавали силы. Стадо овец. Влад сжал губы. Осторожно понюхал воздух. Справа овраг. Глубокий. Совсем рядом. Там пеший не пролезет с топором, конный застрянет на неделю, если выживет. А слева — просека до самой следующей петли дороги. Третьей. Узкого заброшенного тракта. Волки лютовали пару лет назад. Люди перестали ходить той дорогой. Только волки ли.
Князь закрыл глаза, вспоминая карту. Их… его упорно заманивали на брошенный тракт.
— Я не знаю дальше дороги, — тихо сказал стоящий рядом Пели.
— Я знаю, — Влад крепче поводья. Дорога недалеко. До деревни уже близко. Идем.
Ночь перевалила за половину. Ветер гулял где-то в кронах. Ухал филин. Волчья стая прошлась дальше к западу, снова и снова, не смея приблизится. Воины хватались за кинжалы и сабли, стоило услышать вой. Воздух становился все холоднее и холоднее.
По старому тракту до первой деревни ближе. Кто-то ждет? Засада? Князь задумался, не стоит ли обойти, но уже после полчаса неспешной рыси почуял запах гари. Тонкий, тонкий. Совсем легкий.
Деревня стояла на берегу полноводного ручья, еще не речушки, но уже и не тонкой нитки. Стояла. Сейчас уже догорела и только слегка дымилась. В темноте и не разглядишь. Только вонь шибала в нос. Лошади уперлись, взбрыкивали и выдавали козла за свечой, не желая приближаться к человеческому могильнику.
— Господь отец наш, — выдохнул кто-то, истово крестясь. — За что?
Пели носком сапога выкинул из ближайшей кучки пепла серебряную пряжку пояса. Видимо, в деревне было кому сопротивляться. Крест и меч. На остове частокола был белым начертан такой же знак.
— Лучше вампиры, чем эти звери, — воины стащили капюшоны и шлемы.
Влад оставил их осматривать периметр, вытягивая шеи, силясь разглядеть в темноте среди устрашающих силуэтов хоть что-то. Влад присел на корточки, разминая мокрый пепел в перчатке. Поднес к лицу, понюхал.
— Соль… и святая вода.
— Господарь!
Князь подошел. Курган из тел остался в стороне. Видимо всех жителей просто выгнали, сгрудили в темно веревочном круге, порубили и сожгли. Кто-то забормотал молитву, но чаще слышались ругательства и проклятия.
Что ж, теперь можно в монастырь не рваться. Следы есть уже тут. Прямо под носом. Обугленные и мерзко воняющие.
****
— Господин Раду, мне бы водички, — Марин свел брови домиком.
Княжич скопировал его гримасу, только хмыкнул.
— Зачем? Плескаться?
Маринель перевернулся на спину, воздев над собой книгу, как крышу от непогоды. Буквы насмешливо вились нескончаемым рядом. Раду полулежал в кресле, щурясь на рдеющие угли. Пару раз он спихивал ногой верхнее полено из стопки, следил за снопом искр и молчал. Марин устал читать, соскучился лежать, но не смел перечить. Только иногда пересаживался в ноги, клал голову на колени княжичу и продолжал читать оскоминой застревавшие в зубах вирши какого-то давно умершего романтика. Хотя, ближе к середине книги пошли подробности свиданий, да такие, что рыжий сам зачитался, даже Раду на какое-то время выпал из своего мрачноватого оцепенения. Свечи, как и в прошлую ночь, почти догорели. Тени вытянулись, гобелены вновь ожили от их безумных танцев. Запертые ради собственного блага двое в огромном пустом зале почти добрались вслед за ленивой ночью до рассвета. Темноте было отмеряно еще несколько часов. Марин взметнулся вверх к высокому стрельчатому окну. Раду проследил за плавным полетом.
— Вода все еще капает?
— Да, — Марин высунул руку, поймав капли на ладонь. — И свора собак в деревне продолжает надрываться. Мне это не нравится.
— Не каркай.
— Надо посмотреть.
Маринель бесшумно приземлился, готовый уговаривать, но запнулся на первом же слове. Раду встал и принялся раздеваться. На спинку стула аккуратно легло серое шитое плотно кафтана, следом штаны, сорочка. Обнаженный Раду вытащил тонкую стальную спицу из волос и потек. Туманом, маревом растворился. Черные волосы истаяли последними, сменившись черной же шерстью. Мышь расправила кожистые крылья и закрутила головой, недовольно выставив листовидный нос.
Марин, давно не видевший перевоплощения кого-то из старших, застыл. Мышь резко сбросила неподвижность, проскочила мимо рыжего, оставив яркую алую полоску на плече.
— Ой, да, — спохватился Маринель.
Две пары крыльев захлопали. Мыши протиснулись в верхнее окошко и взлетели под плотной тенью верхней башни. Над кромкой деревьев вспорхнула большая сова, но, не добравшись до «добычи» нескольких метров, вдруг резко вильнула и затерялась.
На низком мохнато-сизом небе проклюнулась темно-синяя чистая полоса, узкая острая, клином режущая восток и втыкающийся острием в дальнюю возвышенность. Облака неохотно набирали синевы, рассасывались, отдавая последнюю влагу пресытившейся земле.
Деревню плотным кольцом окружал забор, туман и страх. Во многих домах горел свет. Люди сновали из дома в дом, держа чадящие факелы. Плакал ребенок, скулила собака. Распахнутые настежь ворота перегораживала пустая телега. На полуоторванной створке белым тускло светился крест и клинок в обведенном кривом круге. Краска стекала разводами, словно эмблема стремилась расползтись во все стороны, свалиться с забора с противным хлюпаньем и накрыть вязким телом все пространство, утвердив свою призрачную власть. Размочаленный деревянный настил, вытоптанный не одним десятком лошадиных копыт, раскуроченные козлы возле ближайшего дома. И ни одного следа, даже намека в сторону замка. До него рукой подать, но те, кто посетил ночью деревню, даже носа не сунули в том направлении. Обходили по дуге, не маскируясь, демонстративно не проявляя интереса. Люди нервничали, боялись, но не паниковали. Припугнули и ушли? Продемонстрировали свое присутствие так нагло откровенно?