Пели едва не заорал от досады. Ошибка? Но как?!
****
Марин поерзал на боку. Прижался плотнее к лежащему рядом Раду, неосознанно потерся, урча от щекотки, прошедшейся волной от горла до копчика, возвращая телу чувствительность. Грудь под ладонью уже легко приподнималась и опускалась, значит, княжич проснулся. Но продолжал лежать. Марин беззвучно зевнул и уперся локтем, приподнимаясь. За запястье тут же дернули, уронив обратно. Жадные руки прошлись по спине, забрались в волосы, сжимая и запрокидывая голову и обнажая горло. Маринель напрягся, но почувствовал почти горячие жесткие губы, замер, позволяя себя удерживать, гнуть, раскрывать. Волосы Раду скользили по его телу, шелковые холодные, как живые путы. Контраст их мягкости и шершавости плотной ткани одежды проходился мелкой судорогой. Сжатые запястья слабо пульсировали.
Раду обнажил клыки и, не погружая, провел по впадине натянутой шеи, по линии ключицы. Марина выгнуло. Острые когти сдвинули полотно шальвар, прошлись по паховой впадине. Раду жестко сжал пальцы, вырывая легкий «ах»…
— Полная луна, — Маринель смотрел в окно, сидя на потолочной балке.
Вверх ногами.
Раду обводил по кругу бокал с вином, опять зачем-то оставленный на столе. С пробуждения он не произнес ни слова, как рыжий ни старался. Темные брови сдвинуты, меж ними глубокая складка. Алые губы плотно сжаты. Сейчас он больше походил на своих воинственных предков, взиравших с портретов у лестницы и по периметру зала, чем даже старший брат.
Темное бархатное небо подернулось редкой рябью звезд. Плотная тишина, обступившая замок со всех сторон, Марину очень не нравилась. Она ослепляла и оглушала. Заставляла напрягать чуткий слух, пытаясь уловить звуки ночи. Раду оставил в покое бокал, достал бумагу и принялся что-то писать. Марин заглянул, покраснел и отвернулся. Несколько раз в бумагах господина Влада он видел письма от Раду. Крохотные тонкие листки легкой бумаги с красивым ровным почерком. Полные ценных сведений о передвижении войск и решениях Махмеда, а еще тоски, любви и тревоги. У рыжего сердце кровью обливалось от этих записок, особенно, когда видел, с каким лицом их читает князь. Сейчас Раду по привычке доверял бумаге больше, чем словам.
Во дворе разбрехались сторожевые псы. Гулко, взахлеб. И сразу заскрипел ворот, загремела цепь.
— Они открывают ворота! — Марин рыжей искрой перетек к лестнице, взвился вверх к другому, выходящему во двор окну.
Раду тяжело поднял голову и обернулся на стену, словно мог видеть через толщу камня.
— Началось, — произнес он беззвучно.
Марин увидел, что началось. Решетка с натугой поднялась, и створки дрогнули, распахнулись. Во внутренний двор хлынул поток топота, задорного охотничьего крика и факельного огня. Сонные полурастрепанные воины гарнизона спешно выбегали навстречу, застывали от удивления в нелепых позах. Нападавшие не давали опомниться. Они нападали по нескольку человек, со спины, с боков, подрубали конечности, сминали численностью. Несколько воинов, развернувшись, бросились обратно прятаться, но им повезло еще меньше.
Марин слетел вниз, лихорадочно вспоминая схему замка его потайные выходы. С лестницы потянуло гарью. Рыжий в ярости закусил губу. Отдаленность замка теперь играла против них. Крохотный гарнизон, еще меньше прислуги в стенах. Маринель слышал три заполошных сердцебиения наверхнем этаже и одно внизу, рядом с лестницей вниз.
— Стой, — Раду до крови вцепился ему в плечо. — В склеп дорога открыта. Там пламя и люди…
— Их провели потайным ходом, — Марин теперь услышал топот по каменным ступеням, бряцанье железа и тихие команды.
Дверной проем выплюнул сразу четверых крупных парней, затянутых в кожаные, прошитые серебром доспехи. Маринель подпрыгнул, завертевшись волчком. Когти прочертили по высокому кожаному вороту, оставив глубокие борозды.
— Не возьмешь, — выплюнул охотник, занося наотмашь клинок.
— Да ну? — Маринель очаровательно улыбнулся, легко, как бабочка крыльями, касаясь мягкими туфлями стены, замер лицом к лицу и похлопал ресницами. — Уверен?
Тугая частая шнуровка горжетки распалась старой трухой, воротник раскрылся, показав дернувшийся кадык и свежие царапины.
Раду не двигался с места, пока два клинка, описав короткую дугу, не рванули к его горлу. Удивившись мимолетом, что мечи, а не колья и не дротики с расстояния, княжич мощным взмахом отправил одного человека в полет, руку второго перехватил в запястье и рванул, выдрав конечность с чавканьем. Охотник взвыл, кулем оседая вниз. В зал вбежали еще несколько. Один, минуя завязавшуюся схватку, бросился к широким створчатым дверям входа, с тяжелым натужным кряхтением вытащил из пазов брус, уронил и навалился на створку.
— Вот теперь будет весело, — Маринель сгорбил спину и зашипел. — Столько развлечений и все сразу на дом.
Раду лишь приподнял бровь, быстро считая количество охотников и прикидывая, как хорошо обучены эти одинаковые с виду хмурые молодые люди с безумно горящими глазами и вооружением исключительно для одного врага. Хищника с клыками и когтями, падкого на человеческую кровь.
— Чересчур, — Марин утер рот, в густом и алом были руки, грудь, тонкие шальвары насквозь промокли и облепили ноги.
Волосы слиплись, а располосованная спина затягивалась медленнее, чем должна быть.
— Да… — тихо-тихо выдохнул Раду. — И сейчас придут еще….
Пророческие слова. В дверном проеме, наспех замурованным диваном появился один, второй, третий…. Зал снова начал наполняться, куда плотнее, чем в первый раз. Первый стоял Василь, с усмешкой разглядывая перепачканных хозяев замка.
— Выдохлись? Ну и отлично, — орденовец довольно ухмыльнулся, утирая рассеченный щепкой висок.
В левой руке тускло поблескивал серебряной полоской клинок, в правой — длинная тонкая цепь.
Маринель ощерился, оттолкнулся пятками и… был перехвачен. Раду обвил его талию, развернул на месте, подталкивая перед собой, к лестнице в башню.
— Уходи, их слишком много, — с порванного ворота кафтана княжича падали крупные капли — ткань насквозь пропиталась кровью.
Раду разодрал застежки на груди, скинул тяжелый ком одежды, оставшись в рубахе. Белая ткань сплошь в алых разводах.
Охотники нападать не спешили, ожидая приказа Василя, а тот, зачарованный грацией хищников, которых видел перед собой, и считая, что деваться им уже некуда, медлил, наслаждаясь зрелищем.
— Господин Раду, — Маринель растерянно отступил.
Раду глубоко вздохнул, отвернул испачканное порванное кружево с запястья и понес руку ко рту. Клыки легко вскрыли вены, на пол часто закапало, по белоснежной коже побежали ручьи, мешая кровь вампира с людской. Вторую руку Раду прокусил глубже, сровняв два прокуса в одну рваную рану.
— Уходи, — все так же шепотом приказал он, последний раз бросая короткий взгляд на Маринеля.
С лица Раду пропадали оттенки и краски, оно становилось из алебастрово утонченного пергаментным, серым, кожа туго натягивалась на скулах, выступивших острыми гранями. Глаза стремительно теряли изумрудный оттенок, выцветая, становясь белесыми и затягиваясь матовой пленкой. Он стоял в луже собственной крови, пропитанный ею, опутанный кровавыми влажными дорожками, как веревками, и сдерживался из последних сил.
Маринеля заколотило. Он застыл, сраженный ужасом осознания, не в силах сдвинуться с места. Наблюдал, как мгновение за мгновением опасный и прекрасный Раду исчезал, становясь тем, кем он был без крови брата. Хищным неуправляемым монстром. Клыки удлинились, им стало тесно во рту, улыбка расколола мертвенно бледные губы. Она все тянулась и тянулась, обнажая уже частокол из игл.