Фревен указал на руки жертвы, вымазанные кровью:
— Вы хотите сказать, что они не смогли бы драться, не обнаружив себя?
— Ну… поблизости нет кают, по крайней мере, это не могло бы продолжаться долго. Часовой проходит по этому коридору примерно каждые пятнадцать или двадцать минут. — Кулидж заколебался, а затем с сожалением добавил: — Вы убеждены, что это убийство, не так ли? Что же это, по-вашему, за такая извращенная ссора?
Фревен быстро взглянул на офицера. Тот был все-таки не в своей тарелке, разрываемый между строгими военными принципами и безумной гипотезой, которую ему хотят навязать. Любой ценой он хотел рационально объяснить этот ужасный спектакль. Фревен решил больше его не щадить.
— Вам приходилось когда-нибудь видеть двух дерущихся мужчин, один из которых водружает баранью голову на тело другого, побежденного?
Кулидж не ответил. Энн отошла назад, чтобы лучше рассмотреть общий вид. Она засунула руки в карманы своей блузы, прижав их к телу, как будто ей было холодно.
Кулидж нахмурился, все еще сомневаясь.
— Так вы… действительно думаете, что это убийство? — проговорил он, не успокаиваясь.
Немного подумав, Фревен ответил:
— На полу очень много крови. И брызги. Это говорит о том, что сердце еще билось, когда были вскрыты артерии и вены. И это, простите, не труп, похищенный из морга.
Кулидж замолчал, перебирая факты и никак не желая согласиться с ними.
— Хуже того, это преднамеренное убийство, — прибавил Фревен.
— Как?.. — пробормотал морской офицер.
— У вас на борту есть бараны? Поскольку голова свежая, это очевидно. Подойдите.
Стоявший у входа в столовую Кулидж выпрямился и, не двигаясь, положил руки на пояс. Не став настаивать, Фревен продолжил развивать свою мысль:
— Ночной дежурный при каждом проходе заглядывает в этот зал?
— Нет… Они всегда патрулируют только коридоры, разные уровни, помещения, но столовую проверяют только в начале, в середине и в конце дежурства. Я расспросил двух матросов, которые патрулировали судно сегодня ночью. Один из них проверял столовую в двадцать два часа, а потом только в час ночи.
— Это дает нам три часа. Тип, который совершил это, хорошо знал распорядок, действующий на вашем судне.
Лейтенант скрестил руки на груди, размышляя над тем, что видел.
— Вы действительно уверены, что он был жив? — с сомнением сказал Кулидж.
— Посмотрите на удаленность от трупа брызг на полу. Добрых полтора метра, а то и два. Сердце билось, оно проталкивало кровь в тело, которому были нанесены глубокие раны. Сердце продолжало биться, качая всю эту кровь и выбрасывая ее…
Фревен встал из-за стола и, отступив на три шага назад, указал на большую красную лужу недалеко от входа.
— Жертва была застигнута здесь, между столами.
Энн внезапно приблизилась и присела на корточки, желая рассмотреть то, что она только что заметила.
— Здесь какие-то буквы, — проговорила она.
Фревен наклонился, чтобы их разглядеть. За большой лужей следовал ряд маленьких лужиц и полосы, тянувшиеся до места, где висело мертвое тело. Его волокли или неумело несли. Энн показала пальцем на два кровавых развода:
— ОТ… — громко произнесла она. — Это начало слова?
— Или инициалы, — заметил Фревен.
Энн втянула носом воздух, это помогало ей сохранять спокойствие. В начале своей деятельности в качестве медсестры она думала, что привыкнет к виду крови. Она ошибалась. Она научилась стойкости, развившейся при работе с открытыми ранами, но поняла, что на самом деле так и не привыкла к виду крови. И приняла это как должное. Некоторые из ее коллег не испытывали никаких чувств при виде крови, Энн их жалела. Они определенным образом дистанцировались от того, что видели или делали, забывая о самом главном — о жизни. Когда из тела вытекает кровь, это уходит жизнь, в чистом виде кровь — это основа души, и каждая капля сверкает, как знамя жизни. Энн развила в себе особое отношение к крови. Каждое столкновение с ней было работой над другими и работой над собой. А так как такая борьба происходила постоянно, ее восприятие крови не менялось, Энн считала: что касается профессии, она на своем месте.