— Понятно. Теперь об Авдонине.
— Тут ответить будет посложнее. Эдгар Евгеньевич почти вдвое старше Марины…
— Что же, разве не бывает?
— Разумеется, бывает. Сколько хотите. И в жизни, и в литературе. Только я хочу сказать, что мужчина в таком возрасте проявляет свои чувства более сдержанно.
— А по-моему, наоборот, — возразила следователь.
— Да? — удивился Гай.
— Возраст раскрепощает. Это в молодости мы стеснительные…
— Эдгар Евгеньевич оказывал Марине знаки внимания, — сказал Гай.
— В чем это выражалось?
— Привозил из Москвы различные безделушки…
— Они переписывались?
— Не знаю. Дочь ведь здесь со мной бывала только во время каникул. А выспрашивать у воспитателей в интернате… Нет, это недостойно.
— Когда они познакомились?
— Три года назад. Я почувствовал — что-то в ней заинтересовало Эдгара Евгеньевича. Но тогда она была и вовсе ребенок… Потом в каждый приезд вечерами у нас пропадал. Уже темно, поневоле начинаешь беспокоиться, как он доберется до «академгородка», мало ли — волки, медведь-шатун… А он ей все о Москве, о знакомых артистах. О Париже… За полночь засиживался. — Гай вздохнул.
— Значит, она ему нравилась?
— Если бы не нравилась, не вел бы себя так. Как вы думаете?
Гай вдруг прислушался. И Дагурова различила звук автомобиля. Как только улетел вертолет, ей все время казалось, что они теперь оторваны от привычного механизированного мира и в него можно добраться лишь звериными тропами. Напротив окна резко притормозил автофургон «Москвич» с надписью: «Почта». Из кабины выскочил молоденький шофер и направился прямехонько к дверям дирекции.
Гай недоуменно посмотрел на часы, на следователя. Такая ранняя весть тревожила…
— Можно? — заглянул в дверь водитель.
— Да, Гриша. Что это спозаранку? — поднялся ему навстречу Гай.
— Здрасьте. — Шофер зачем-то снял кепку и вручил директору заповедника вчетверо сложенную бумажку. — Распишитесь, Федор Лукич. И минуты поставьте точно. Мчал на всех парах…
Гай расписался. И когда шофер удалился, распечатал телеграмму, пробежал ее глазами и протянул следователю.
Телеграмма была правительственная. «Срочно сообщите подробности гибели Авдонина тчк обеспечьте доставку тела Москву за счет министерства тчк замминистра Пятаков».
— А что сообщать? Что? — Федор Лукич растерянно вертел в руках телеграмму.
За окном проурчал мотор, «Москвич» лихо развернулся, снова нарушив тишину утра.
— Надо ехать в район. Отсюда сразу не дозвониться до Москвы. Такая морока… Попрошу помочь в райкоме.
Дагурова глянула на часы.
— В столице уже обедают, — сказал Гай, перехватив ее взгляд.
«Ну да, расстояние… — вспомнила следователь разницу во времени. — У нас раннее утро, а там далеко за полдень».
— Мне хотелось бы оформить нашу беседу, — сказала она.
— Я же не навсегда уезжаю…
— Хорошо, Федор Лукич, — поднялась Ольга Арчиловна. — Когда вернетесь, оформим протокол.
— Работайте спокойно. Я сейчас дам команду, чтобы постель, еду — все-все обеспечили… А можно и так: я поставлю подпись, а протокол вы запишите сами.
— Нет, порядок есть порядок.
…С чего начать допрос Осетрова, Ольга Арчиловна пока себе не представляла. Еще со студенческих лет она помнила, что поведение преступников делится на три категории. Первая — преступник говорит правду. Это проще всего и бывает в случаях неумышленного преступления, искреннего раскаяния или оттого, что он застигнут врасплох. Вторая — преступление умышленное, тщательно подготовленное. Тогда заранее разрабатывают версию о своей непричастности, алиби и так далее. Этот случай самый серьезный. Третья — когда преступник не допускает даже и мысли о разоблачении. Но, почуяв, что у следователя есть улики, врет напропалую, что и помогает припереть его к стенке…
Так или иначе, первый допрос очень важен. И для следователя и для преступника. У Дагуровой были в руках кое-какие козыри. Но как поведет себя Осетров? Шагая к дому участкового инспектора, Ольга Арчиловна вдруг явственно ощутила на себе чей-то взгляд. Остановилась. Оглянулась. Никого.
«Что за чушь? Неужели нервы?» — подумала она и зашагала дальше.
Однако тревожное состояние осталось. Усилием воли она заставила себя не смотреть по сторонам — нечего поддаваться слабостям. И все же какая-то сила подтолкнула повернуть голову и глянуть в окно небольшой избенки. Пожалуй, самой неказистой в поселке. И сначала увидела глаза. Неестественно раскрытые, жгуче-черные, на неподвижном, как маска, лице вписались в рамку окна, наискось перекрытого занавеской.