— На предмет чего? — поинтересовалась Мозговая.
Дагурова стала объяснять.
— Может, мне вообще дать заключение по фотографии? — недовольно перебила врач. — Могли бы, кстати, сами приехать, рассказать, что вам нужно… Уж что-что, а машиной, я думаю, вас обеспечили…
Ольга Арчиловна извинилась, что приходится объясняться заочно. Но что, мол, поделаешь, хочется все поскорее, а дел срочных и здесь много. Сказала, что постановление о назначении судебно-психиатрической экспертизы доставит ей участковый инспектор Резвых.
— Конечно, для каждого свое дело — самое главное, — пробурчала психиатр. И было непонятно, согласилась она срочно обследовать задержанного или будет ждать следователя для детального разговора.
Дагурова составила вопросы, стараясь, чтобы они были как можно точнее и понятнее для врача. Арсений Николаевич без всяких задержек сел на мотоцикл и махнул в райцентр…
…Марина Гай встретила следователя в узких брючках с разрезами внизу и кофточке с глубоким вырезом на груди, плотно облегающей ее гибкий девичий стан. Брюки и кофточка были из небесно-голубого шелка. Прическа — поднятые наверх иссиня-черные волосы, прихваченные черепаховым гребнем.
Ольга Арчиловна поразилась, до чего изменился ее облик. Вчера — юная европейка из какой-нибудь средиземноморской страны, сегодня — словно молодой цветок Юго-Восточной Азии. И эта кротость в лице, семенящая походка, словно на ногах геты — деревянные сандалии на высоких подставках…
— Простите за беспорядок, — сказала Марина, вводя следователя в большую комнату. — Присаживайтесь, — указала она на тахту.
Ольга Арчиловна села, огляделась. Со стены стекал ковер, устилая тахту и еще полкомнаты.
На креслах, на столе были разложены платья, меховые вещи — красиво вышитый полушубок, шапка с длинными ушами из мохнатого белого меха, рукавички с национальным орнаментом. На полу лежал чемодан, наполненный женским бельем, блузками, чулками и кол-готами еще в целлофановых пакетах с яркими этикетками. Коробки с туфлями накренились, опершись о горку.
Противоположную стену украшал палас с простым геометрическим узором. В центре паласа висели два скрещенных охотничьих ружья, матово блестевшие холодным вороненым металлом и теплым светлым деревом лож. А по бокам их были прибиты оленьи рога, отполированные и покрытые лаком. Над ружьями из перекрестья дул смотрела на следователя оскаленная медвежья морда.
— Папа застрелил, — пояснила Марина, видя, с каким нескрываемым любопытством Ольга Арчиловна оглядывает убранство комнаты. — Сам и чучело сделал. На областной выставке охотничьих трофеев за эту голову ему дали диплом.
— Выразительно, — согласилась Дагурова.
— Он хороший таксидермист[4],— просто сказала Чижик. — У папы настоящая мастерская. Все свободное время проводит в ней…
— А это? — показала следователь на тюлененка-белька, лежащего на телевизоре.
— Как натуральный, правда? — Марина поднесла его к Ольге Арчиловне. — Японцы молодцы! Ведь это синтетика…
Ольга Арчиловна невольно провела по игрушке рукой — зверек и впрямь выглядел как натуральное чучело. Мех был мягкий, теплый.
— Эдгар Евгеньевич привез, — печально глядя на заморский сувенир, произнесла девушка. — Скажите, почему я совсем не так переживала, когда умерла моя учительница? А эта смерть… — Марина вздохнула. — Конечно, чужое горе и свое — разные вещи. Надо иметь большую душу, чтобы сострадать…
— А маму вы помните?
— Нет. Но это совсем другое. Она умерла, дав мне жизнь… Иногда мама снится мне живой. И папа с ней весь счастливый… Ведь у каждого мужчины должна быть рядом с ним достойная его женщина.
Марина убрала с одного кресла вещи и села, по-детски положив руки на колени.
— Но зато вот вы у него, — сказала Ольга Арчиловна.
— Последний день… А потом? Аделька? Ей-то ведь все равно, — с горечью произнесла девушка, положив голову щекой на подставленную ладонь. — Это разве любовь?
Дагурова удивилась: вот уж никогда бы не могла предположить, что между Гаем и Аделиной могут быть какие-то близкие отношения. А Марина продолжала:
— Сегодня один мужчина, завтра — другой… Но папа однолюб! Как лебедь. Так его жалко, так жалко! Неужели он ничего не видит?
Обсуждать с этой девочкой сердечные дела ее отца не входило в планы Ольги Арчиловны никоим образом. Поэтому она сидела и молча слушала, поражаясь совершенно зрелым рассуждениям Марины, а еще более — неожиданной откровенности, с которой та выдавала семейные секреты.