Турунгайш — центральная усадьба, где размещалась дирекция заповедника и жили его немногочисленные сотрудники. Вскоре следователь и участковый отправились туда же. А Кабашкин и Веселых остались, сославшись на то, что им еще надо поработать. Судмедэксперт попросил капитана связаться с райцентром и обеспечить транспортировку трупа для вскрытия…
— Арсений Николаевич, — обратилась по дороге к капитану следователь, — введите меня, так сказать, в оперативную обстановку.
Резвых помог Дагуровой перебраться через небольшой ручей и только потом начал свой неторопливый обстоятельный рассказ.
— Вчера под вечер, когда уже смеркалось, мы с женой вернулись с рыбалки. Есть тут озеро неподалеку. Замечательное озерцо, Нур-Гоол называется. С островком посередине. Значит, пришли домой. Не успели переодеться, вижу, бежит Нил Осетров, лесник здешний. Молодой парень, лет двадцать пять ему… Забегает он ко мне, сам не свой, и говорит: в тайге в него стрелял какой-то тип. Он, Осетров, тоже выстрелил и, кажется, убил… Я, конечно, прежде всего уточнил: где, когда, какой тип? Нил отвечает, что в распадке, мол, минут двадцать назад. А что за тип, не знает. Темно уже было, да и лицо все в крови… Я в чем был, — он показал Ольге Арчиловне на свое странное одеяние, так удивившее ее при знакомстве, — побежал с Осетровым на место происшествия. Только успел сунуть в один карман пистолет, а в другой фонарик и надеть милицейскую фуражку. Жена схватила со стены охотничий карабин и тоже подалась вместе с нами. Мало ли, вдруг банда какая… Когда прибежали туда, смотрю — и в самом деле лежит человек этот убитый… Посветил я фонариком, да так и ахнул: это же Авдонин, ученый из Москвы. Ну, думаю, дела! Что же ты, говорю, паря, натворил? А Осетров весь дрожит… Еще бы, впервой, видать, в человека стрелял… А тут еще такое — убить своего ни за что ни про что…
Резвых перевел дух. Они одолевали невысокий пригорок, заросший молодыми лиственницами, кудрявившимися в неярком утреннем свете. Подъем капитану давался нелегко.
— Что, они были не знакомы? — спросила следователь. Ее ходьба разогрела.
— Виделись… Но я же говорил — в тайге было темно… Нил объясняет: заметил, мол, незнакомого человека с мешком и ружьем, окликнул, все, как положено. А тот от него. Нил крикнул: «Стой! Стрелять буду!» Нельзя ведь в заповеднике посторонним с оружием. А незнакомец только шагу прибавил. Осетров в воздух пальнул, для предостережения. Тогда этот, с мешком, повернулся — и в Нила стрельнул…
— Как? Из чего? — уточнила Ольга Арчиловна.
— Уверяет, что из ружья… После этого Осетров с ходу опускает свой карабин и прямо без прицелки бабахает… Упал, говорит, как подкошенный. Нил подбежал, смотрит: тот готов. Ну и сразу ко мне…
— А когда вы прибежали, ружье возле пострадавшего было?
— В том-то и дело: ни ружья, ни мешка. Смекаю, тут что-то не то… Первая, значит, у меня версия такая: с перепугу это вышло у Нила. За браконьера принял Авдонина. Сумерки, что-то померещилось, ну и затомашился[1] парень. Знаете, как бывает…
— У страха глаза велики, — подсказала следователь.
— Вот-вот, велики, да ничего не видят…
— Вы первый прибыли на место происшествия?
— Точно. Никого не было. Это уже потом Гай появился.
— Выходит, ружье и мешок у Авдонина — фантазия Осетрова?
— Испариться же они не могли… — капитан с прищуром посмотрел на Дагурову. — Я сам говорю Нилу: не темни, паря, выкладывай все начистоту. А он клянется, божится, что так все оно и было, как рассказал… Засомневался я, по правде говоря.
Некоторое время Дагурова и Резвых шли молча. Следователь обдумывала сказанное капитаном. А тот ожидал дальнейших вопросов. Чуть дунул ветерок, пахнущий сыростью и прелью.
— А вы как полагаете? — спросила наконец она капитана. — Почему все-таки Нил стрелял?…
— Засомневался я, значит, и решил… нет, тут дело может быть в другом… Ну, посмотрите сами… У Гая дочь Чижик, извините, Маринка. Нил с ней с детства дружил. А кто знает, где кончается дружба и начинается любовь? Никто. А тут Авдонин появляется. Тоже ему девчонка приглянулась. Сами понимаете: где узко, двоим не разойтись… — Капитан развел руками: мол, вопрос ясен и распространяться особенно нечего.
— Взрослая дочь?
— Школу нынче закончила. Собирается в институт. В Москву, насколько мне известно.
«Господи, совсем ребенок! — подумала Ольга Арчиловна. — Какие тут могут быть еще страсти… Да, но ведь шекспировской Джульетте было четырнадцать лет! Хорошо, пусть Шекспир и выдумал. А Нине Чавчавадзе, в которую безумно влюбился великий Грибоедов? Столько же…»