Резвых, словно угадав ее мысли, добавил:
— Не простая девочка. Ой, не простая. С таким-этаким… — Он покрутил в воздухе пальцами, не находя слов для объяснения.
— А мать кто?
— Нету матери. Двое они — Федор Лукич и Чижик…
— Чижик? — переспросила следователь.
— Так ее с детства все зовут… А почему так прозвали Марину, не знаю. — Капитан помолчал и продолжил — Вот и жили они — Гай в Турунгайше, а Чижик в школе-интернате, в Шамаюне, у нас в райцентре… Жена Федора Лукича, говорят, умерла, когда девочке и годика не было… Не любит об этом директор распространяться.
— Значит, Гай не женат?
— Не нашел, видать, подходящей. Или первую забыть не может. И такое бывает…
Дагурова пожалела, что понятым пригласила Гая. Но она ведь даже не предполагала, что его дочь причастна к происшествию…
Как-то сразу вдруг показались дома. Крепкие, рубленные из толстых бревен.
— Пришли, — сказал Резвых. — Турунгайш.
— Как? — удивилась Ольга Арчиловна.
— А вы думали — универмаги, театры, — усмехнулся участковый инспектор.
Турунгайш расположился на сухом, проветриваемом месте. Сырость осталась в тайге, которая тут расступилась, давая место свету и воздуху. Возле изб садики и огороды. А возле одной торчал шест металлической антенны с тросами распорок, будочка на столбе с приставленной лесенкой да еще какое-то сооружение, явно имеющее отношение к метеорологии.
— А что за человек этот Осетров? — поинтересовалась Дагурова.
— Да как вам сказать? Малый с характером. Из армии пришел два года назад. Учится заочно в институте… Браконьеру лучше ему не попадаться — никаких поблажек. Очень суров… На кордоне живет. — Резвых подумал, что еще добавить к такой краткой характеристике. И очень веско произнес: — Непьющий
— А как насчет судимости?
— Имел… Мотоцикл прежнего участкового разбил. А что и как — увы. Я ведь тут без году неделя…
— Мне бы хотелось подробнее об этом.
— Это нетрудно, товарищ следователь. Узнаю…
Поселок еще спал. Высоко в небе чуть зарозовели облака. На горизонте серебрилась вершина сопки, чем-то напоминающая изображение знаменитой Фудзиямы со старинного рисунка Хокусаи. И, словно довершая общий вид, на ее фоне раскорячились изогнутыми ветвями несколько причудливых крон сосен…
Резвых показал свой дом — длинный сруб, словно составленный из двух. Одна половина была оштукатурена, другая — просто покрашенные бревна.
— Арсений Николаевич, — спросила следователь, когда капитан подвел ее к зданию дирекции заповедника, — а вы сами-то выстрелы слышали? Сколько их было, не помните?
Капитан задумался.
— Уж два — это точно… А может быть, три… Честно говоря, не обратил внимания.
Возле служебного домика, где располагалась дирекция заповедника, стоял щит. На нем плакат с нарисованным костром, перечеркнутым крест-накрест, и надписью: «Помни, из одного дерева можно сделать миллион спичек, а одной спичкой сжечь миллион деревьев».
Ольга Арчиловна поднялась по скрипучему крыльцу, вошла в сени, из которых вели две двери. Она наобум толкнула левую. За столом, в утреннем полумраке, сидел Гай.
— Можно? — спросила следователь.
— Заходите, конечно. — Федор Лукич щелкнул выключателем, и над столом вспыхнул желтый конус-света.
Директор сцепил руки, опустил на них подбородок.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал он, и Дагурова поняла, как устал и измучен директор событиями этой ночи. — Вот сижу, думаю и до сих пор не могу прийти в себя, — продолжал Гай. — Как в кошмаре…
— Понимаю… — неопределенно ответила следователь.
— Вам, конечно, привычно…
— Мне кажется, к убийствам привыкнуть нельзя…
Директор вскинул на нее утомленные и недоверчивые глаза. А Ольга Арчиловна подумала: если бы он знал, что она впервые по-настоящему столкнулась с гибелью человека, вот так, лицом к лицу, и сколько сама пережила в том распадке под причитание реки.
Сейчас наконец она разглядела Гая как следует. Удлиненное лицо с волевым подбородком и глубокой ямочкой посередине. Волосы густые, прямые, подстрижены коротко, как у подростка, и это молодило Гая. А вот глаза выдавали возраст: сеточка морщин разбегалась к ушам и скулам. Впрочем, волнение, бессонная ночь. Это состарит любого…
— Просто не укладывается в голове, — вздохнул директор. — Какая нелепость, чушь!.. А главное — нет человека… Такого человека!..