– Да там не только секс. Он еще и нюни пускал.
– Нюни пускал?
– Пожалуйста, возьми меня обратно, – передразнил Джей-Джей плаксивым голосом с польским акцентом, будто Джек Николсон из Восточного блока. – Ради тебя я брошу жену.
– Вот жопа.
– И не говори. Я намеревался дать ему под зад коленкой, если сам не уволится.
– И почему же не дал?
– Адвокаты.
– Уяснил.
– Эй, слышь, – начал Джей-Джей, меняя тему, – насчет своих акций я сейчас говорить не могу.
Я уже давно проедал ему плешь на предмет продажи толики «Джек», а то и хеджирования, чтобы подстраховаться. Он и понятия не имел, что на звонок меня спровоцировала Пэтти Гершон, а вовсе не деривативные инструменты.
– Только свистни, как будешь готов, Джей-Джей.
Обсуждать Пэтти Гершон смысла нет. Внезапная смена темы Джей-Джеем послужила сигналом, что ему надо кончать разговор. И едва я повесил трубку, как Энни мне сообщила:
– Вас пришла повидать Сэм Келемен.
– Она в порядке? – встревожился я.
– В полнейшем, – кивнул Энни. – Только поторопитесь. Она вас хочет.
– В каком это смысле?
– Уж поверьте. Девушки знают в этом толк.
Глава 11
Свои маркетинговые штучки компании пускают в ход уже в приемной. У нас есть конкурент, расквартированный на 57-й Западной, у которого из вестибюля открывается потрясающий вид: изумрудная листва Центрального парка с высоты 60 этажей, рафинированная элегантность эклектичной манхэттенской архитектуры и структурная величественность моста Джорджа Вашингтона вдали. Компания как бы вещает инвесторам: «Мы процветаем и непоколебимы, как скала. Работайте с нами – и вас ждет то же самое». Я бы подписал бумаги, только бы любоваться видом из их окон. Именно такой реакции они и добиваются.
В стенах ОФЛ нам недостает шикарного вида на Нью-Йорк. Возвышаясь над Рокфеллер-плаза всего на четыре этажа, вместо величия мы озираем безобразие. Наши окна открывают вид на хаотическое мельтешение толп – может, там и встретится пара-тройка медиашишек из Эн-би-си, но по большей части попадаются помахивающие картами туристы, теснящиеся на забитых улицах и пререкающиеся с холерическими уличными торговцами из-за липовых дамских сумочек «Луи Виттон». Мы видим покупателей, сгибающихся под бременем своей добычи, ошеломленных как возвращением в уличную толчею, так и мучительным осознанием, сколько было промотано в «Саксе» и прочих потворствующих любым желаниям магазинах, окружающих нас. Даже с высоты нашего насеста ясно, что толпы избегают бездомных, будто благоухание мочи и жизни на улицах в чем-то заразно. Мы видим, как общественный успех сосуществует с крахом, и эти смешанные результаты вряд ли могут послужить фундаментом для солидного корпоративного послания.
Но не стоит впадать в заблуждение. Мы начинаем продажи, не отходя от порога и не снимая лыж. Клиенты понимают, что СКК отличается от прочих, с момента своего прихода. В нашем вестибюле с нейтральными стенами, экипированными аляповатыми полотнами восходящих мастеров, нет сидячих мест. Ни кушеток, ни стульев, чтобы перевести дух. Причина проста: нашим клиентам ждать не приходится. Мы приветствуем их у дверей.
Наше корпоративное послание: «Мы здесь ради вас».
Примчавшись в приемную, я застал там Сэм. Она вся как-то поникла. Голова понурена, руки безвольно опущены. Ссутулившаяся, павшая духом, словно потерпела крушение всех надежд. Даже изумительные глаза сибирской хаски казались серыми и невзрачными. Рта Сэм не раскрыла. И не встретилась со мной взглядом.
Фон за ее спиной вдруг выдвинулся на первый план, и в приемной она показалась как-то не на месте. На Сэм был урбанистический неоготический наряд свежеиспеченной вдовы – черные джины, черная плиссированная блузка, ни сережек, ни ожерелья из ее клада побрякушек и – вопиющая ересь для выходца из Бостона – черная бейсболка «Янкиз»{37}, надвинутая на самый лоб. А позади нее на стенах ОФЛ вереницей выплясывали ослепительные краски полотен. Должно-то быть наоборот, яркие цвета должны быть спереди.
При виде эбеновой монохромности Сэм Чарли поперхнулся бы, да и меня, откровенно говоря, ее наружность повергла в уныние. Потому что в Сэм я увидел отражение самого себя 18-месячной давности – отчаяние, тоска, на лице безнадежность. В тот вечер в Нью-Хейвене началась моя новая жизнь, та самая, которую я теперь возненавидел. Голос в моей голове, гомункулус из ада, терзал меня что ни день одним и тем же вопросом, лишенным ответа: «Где ты был, когда это было важно?»
Восемнадцать месяцев спустя я по-прежнему клял дальнобойщиков, угрожающих шоссе I-95. И себя. Если бы я только успел на предыдущий рейс из Майами в Ла-Гуардиа… Если бы я только сказал «нет» лишнему бокалу мартини в компании клиента… Если бы я только сидел за рулем машины, ехавшей в наш прибрежный дом на Род-Айленде…