Лира пригубила пиво и скривилась. Кажется, первый всплеск эмоций прошёл, и теперь она тоже распознала за пушистой пеной привкус мыла. Странно, что эта пивная всё ещё не разорилась, с таким-то качеством продукта.
— Что ты будешь делать? Скажешь отцу?
— Ему это незачем.
— А тебе?
— И мне незачем, — согласилась Лира. — Но я уже знаю.
Я задумчиво взболтнула пиво. Лира гипнотизировала взглядом банку с ушами: они не застыли там спокойно, а дрожали, кружили, ударялись в стекло стенок, как будто и правда были червяками в поисках пищи.
— Я, наверное, уеду на острова. Проведу с ним время. Вспомним… разное. Он всегда был настоящий старший брат, сильный, умный, я думала, я выберу мужа, который будет на него похож. У нас есть прямые зеркала, но он только и делает, что читает мне гекзаметры.
Слышу лишь то, что рассказано вещею птицей,
Тенью богини от алчущих взглядов закрытой…
— А если я приеду, он ведь не сможет закрываться от меня вечно? И потом вернусь на материк вместе с ним, когда…
Я пожала плечами. Гекзаметры. Сдались они Родену, эти гекзаметры. Наверное, он знает тысячи строк, таково оно, достойное колдовское воспитание; как только волчьим следователям не надоело всё это слушать.
— Ты молодец, — сказала я, стараясь, что это не звучало фальшиво. — Он будет рад тебя видеть. Это важно, побыть сейчас с ним.
Лира вздохнула и потёрла лоб тыльной стороной ладони. Глянула на чистую кожу, нахмурилась, потёрла ещё и ещё, а потом повернулась ко мне:
— Бишиг, посмотри. Оно стёрлось?
— Что?
— Пятно. Она же меня поцеловала. Оракул.
Пятно всё ещё было там, и оно не было похоже ни на пятно, ни на след от поцелуя. Это был вытянутый эллипс, чёткий, вычерченный ровными жирными линиями. Он был расположен горизонтально, а в центре стояла идеально круглая точка — как зрачок глаза; и, хотя старуха не носила помады, рисунок был чернильно-синим.
В машине мы молчали: слова не склеивались, застревали в груди сухими комьями и не желали становиться звуком. Лира мрачно разглядывала себя в зеркальце и пыталась тереть глаз салфеткой, но смогла смыть только точку зрачка, отчего глаз казался теперь закрытым.
Мы вывернули на набережную, и тогда я решилась.
— Лира. Какое у тебя теневое отражение?
Она даже не отвлеклась от зеркала:
— Бишиг, это личное.
— Ты же знаешь, что я никому не скажу.
Лира пожала плечами и промолчала. Я знала про неё только первые два: Королева и Потусторонняя, и знала, что из-за ночного отражения к ней скептично относился отец.
— Мне рассчитали Пленницу, — сказала я, когда стало окончательно ясно, что Лира не планирует отвечать. — А потом Ёши провёл для меня ритуал с зеркалами, и я увидела рыцаря без лица. Ты знаешь, что это значит? Усекновитель? В теневом? Если теневое — это то, чего ты боишься, а он…
— Всё ещё личное, Бишиг. Но, если хочешь, почитай монографии Уго Маркелавы. Он был повёрнутый на этом, разобрал все семнадцать тысяч сочетаний.
У нас в библиотеке были сочинения Уго — раритетное издание, которое подарили мне родители Ливи, когда мы только начинали дружить. Уго Маркелава был как Урсула Бишиг — прославленный предок, достаточно близкий, чтобы поминать его всуе по пятнадцать раз в день.
Я сомневалась, что мне помогут его книги. Уго разбирал, что значит быть Архитектором, Химерой и Пленницей, и что изменится, если в тени будет не Пленница, а Бродяга. Но Ёши использовал неклассические отражения, перечислять их отказался, и я так и не узнала никого, кроме Усекновителя. А Усекновитель — это ужас, пришедший из Бездны; это первозданный хаос; это сила, которой чуждо всё человеческое; это мрак, это страх, это смерть.
— Мы… мне кажется, мы поссорились с ним, — тихо сказала я. — Не то чтобы мы дружили, но он… как будто потеплел немного, а вчера…
— Бишиг. Прости, но… я не могу сейчас об этом. Я не могу.
— Да, — спохватилась я. — Да, конечно, извини. Я… Когда ты планируешь уехать?
Она убрала зеркальце в сумочку и отвернулась к окну. Её голос звучал глухо, а слова — резко и почти зло.
— Не знаю.
lii
Работы Уго я всё-таки открыла: забрала из библиотеки все четыре тома и корпела над ними в мастерской, подальше от любопытных взглядов бабушки. Правда, это чтение не принесло ни успокоения, ни откровений. Человек, сочетающий отражения Архитектора, Химеру и Усекновителя, по описанию был «личностью параноидальной, с нездоровой тягой к насилию», а, скажем, про Деву с теми же ночным и теневым отражениями Уго писал так: