— Вы в меня кончили! — обвинительно сообщу ему я и разрыдаюсь.
Но по правде, — конечно же, всё это глупости. Мне нужно было думать раньше, и Лира права: не хочешь детей — предохраняйся, в этой формуле нет решительно ничего запредельно сложного. В конце концов, я ведь могла просто взять и вообще с ним не спать, придумать какую-нибудь причину…
Хотя о чём здесь думать, если он — мой муж, и это — навсегда? Сегодня или завтра, сейчас или потом, — что это может изменить, если в моей руке блестит ритуальное зеркало, а будущее написано кровью моего Рода?
Я отложила ложку, а бабушка, закрыв глаза, забормотала:
— Прославлена Ты, Вечная Тьма, за землю и за пищу, за капли Тебя, дарующие жизнь моей…
— …и будь в моей крови, чтобы я была верна Твоему течению.
Где-то далеко, в городе, Тьма говорила музыкой ветра на верхней площадке колдовской церкви. В море, напитанном кровью моих предков, дышали Бездной чудовища; островные скалы шептали голосами колдуний, которые стали реками, чтобы мы могли жить. И меньшее, что я могу для них всех — быть достойной их имени, их памяти и их жертвы.
Я планировала заниматься с Ксанифом, но это вышло коротко и плохо: он третьим же словом разбил глиняную заготовку вдребезги, и мне пришлось отправить его обратно к Лариону, лепить новую змею.
Стоило бы заняться полицейским заказом, но в ангаре мастерской не горело света и стучали тоскливые часы; я смотрела на него с сомнением, а потом, заставив себя не закурить по пути, вернулась в дом, — только для того, чтобы обнаружить в холле Ёши.
«Нам нужно поговорить,» — убеждала я себя. Но что ему говорить, придумать никак не могла, тем более что Ёши был увлечён: он возвёл в холле конструкцию из табуретки, пары коробок и книг, на которую поставил светящийся синим кубик. Вырывающийся из него свет расчерчивал пространство идеальными квадратами, а Ёши рассматривал расцвеченную скульптуру у лестницы и замерял что-то штангенциркулем.
— Господин Ёши, что вы делаете?
— Не обращайте внимания, — он поморщился, — это безвредно.
Я продолжала стоять у дверей, и Ёши всё-таки соблагоизволил пояснить:
— Мышцы. Видите, какая реалистичность пропорций? Можно разглядеть все разгибатели кисти…
…чёрный кинжал разрезает плоть легко, как подтаявшее в тепле масло; сероватая струна сухожилия, тёмный крап вен, мягкие волокна мышцы, пористая структура сустава…
Я зябко повела плечами.
— Это же ар-нуво. Какой ещё реализм?
— В этом и прелесть, — улыбнулся Ёши. У него хорошая улыбка, холодная и ни к чему не обязывающая. — Это, бесспорно, артейское ар-нуво. Полагаю, кто-то из Рему откопировал в бронзе живую девушку. Это искусство, Пенелопа.
Я взглянула на скульптуру по-новому. Она была в доме всю мою жизнь, сколько я себя помню, — сидела в тени лестницы, изогнувшись вокруг крупной лампы, похожей на на причудливый цветок. Родовой дар Рему позволял им копировать что-то реальное в материалах; в старые времена, до того, как двоедушники изобрели фотографию, вездесущие Рему создавали картинки для колдовских контрактов. Натурщицу для лампы обернули в изящно задрапированные ткани, а волосами её оплели ветви дерева.
— Я хотела её продать, — призналась я, когда Ёши потушил свой светящийся кубик и отошёл чуть в сторону, всё ещё неотрывно глядя на бронзовую девушку. — Но оценщик сказал, она толком ничего и не стоит.
— Вполне вероятно, — рассеянно подтвердил он. — Взгляните на спинку носа, какие острые грани! Это подправлено уже после копирования.
Честно говоря, я плохо понимала, чем он так восхищён; нос как нос, — видала я носы и поровнее. Интересно, чей нос унаследуют наши возможные дети?.. О Тьма, о проклятые предки, как я оказалась здесь?
Я так и не придумала хороших слов, — и, пожелав ему хорошего дня, отперла тяжёлую дверь подвала и сбежала по длинной лестнице в тихий родовой склеп.
Здесь всегда хорошо, как будто каждый из золочёных саркофагов едва слышно желал мне добра. Я кивала посмертным маскам, зажигала редкие слепые лампадки и шёпотом называла предков по именам; где-то там, в своём посмертии, они слышат меня, — и знают, что их ещё помнят.
Мирчелла спала почти в самом конце, в мраморе и золоте. На посмертной маске она красива, как речная дева, а с портрета улыбается шальной, светлой улыбкой. Банка с заспиртованными ушами обнята кружевом.