— Как думаешь, что будет, если я прыгну?
— Ты разобьёшься.
— Ну и что?
Я хватаю её за руки, а она смеётся, и в её смехе я слышу голоса горных ручьёв.
— Ну, прекрати, — ласково говорю я и тяну её вниз, на выглаженные доски моста. Она садится покорно, приваливается к моему плечу, обхватывает тонкими пальцами мою ладонь.
— Почему нельзя?
— Ты разобьёшься, Сонали.
— Откуда ты знаешь? Может быть, я взлечу.
Чёрные локоны рассыпаются по тканям, и мы с ней смешиваемся, как два мазка масляной краски, наложенных друг на друга лессировкой. Я целую её губы, она обхватывает руками мою шею, — и небо обрушивается на нас мириадом падающих звёзд, закручивает облака в хищную спираль, стирает нас из бытия.
Сверкающая капля пота сбегает в ложбинку груди. Она лежит на спине, обнажённая и прекрасная, и её прозрачные крылья утопают в сбитых простынях; я целую её и обвожу пальцами впадинку пупка.
— Почему ты их рвёшь? — лениво спрашиваю я. — Мои рисунки. Мне не жалко, но почему?
— Я похожа, — печально говорит она, а свет её крыльев касается моих лопаток. — Я похожа на себя, на ту себя, какой я была. Но я другая теперь, разве ты не видишь?
Я рисую то, что я вижу, и то, что мне кажется, и то, что мне снится, но Сонали прекрасна всегда.
— Я вижу тебя такой.
— Похожа, — она качает головой. — Похожа, но совсем другая. Может быть… может быть, нужно быть лунным, чтобы понять.
Я знаю: никому, кроме меня, она не дозволяет себя рисовать. При друзе довольно художников, один другого искуснее, и едва ли не половина лунных умеет держать в руках кисть, но рисовать себя Сонали разрешает лишь мне. Я рисую её всякой: размягчённой бессонной ночью, радующейся хрустальному дождю, расстроенной плохо удавшимся танцем или завороженной щебетом призванных мною птиц, — я рисую её карандашом и тушью, углём и фактурными мазками масла, — я рисую её утром и ночью, и она прекрасна каждый раз, и каждый раз отдаёт мои рисунки ветру и горным рекам, даже если ножницы с трудом взрезают холст.
Сколько это длится? Не знаю. Может быть, это сумасшествие, но мне хочется быть сумасшедшим.
— Я люблю тебя, — горячечно говорю я. — Я люблю тебя, Сонали.
Она улыбается.
— А ты? Ты чувствуешь ко мне… хоть что-нибудь?
Она всё ещё улыбается, но глаза её пусты.
— Ты очень нравишься мне, Ёши Се. Но я уже любила однажды.
Она повторяет это из раза в раз, но я не понимаю.
— И что с того?
— Мы любим только один раз, — она качает головой. — Это закон Луны. Я любила однажды, и это была последняя моя любовь. Я не могу любить тебя. Я не могу разделить с тобой вечность.
Шелка над нами качаются, послушные лёгкому ветру. Они — паруса иномирных кораблей, на которых мы прибыли когда-то на проклятую серую землю; они — тени былого, в которых нельзя различить сюжетов; они — пустые полотнища, которых я ещё могу коснуться своей кистью. В шелесте штор шёпот Бездны, и я его слышу.
— Завтра. Ты можешь разделить со мной завтра?
— Завтра? Могу.
— А если я спрошу завтра. Ты сможешь разделить со мной послезавтра?
— Ещё одно завтра? — она смеётся. — Могу.
Я улыбаюсь.
— Тогда я спрошу завтра. И в следующее завтра, и другое завтра, и то завтра, которое будет потом. Это и будет вечность, Сонали.
Она вздрагивает всем телом, в глазах её плещется страх, а прекрасные губы шепчут едва слышно:
— Это не будет вечностью.
— Я колдун, милая. Мы всё знаем о вечности.
Она только качает головой, а потом отбрасывает с лица локоны:
— Твои предки этого не одобрят.
Я дёрнулась, перевернулась на другой бок, — и картинка сменилась.
— Мои предки этого не одобрят.
Я хмурюсь.
— Почему?
Он морщится, как от зубной боли.
— Потому что ты Бишиг.
— Ну и что с того? Бишиги — Большой Род, я вхожу в Конклав, нам принадлежит солидный участок акватории, и мы…
— Вы превращаете людей в големов.
— Что? О Тьма, Нико, это глупые сказки. Големы — они из глины! Чаще всего с добавлением разных видов камня, бетона, арматуры и шарнирных конструкций.
Нико улыбается виновато, — это хорошо у него получается: у него подвижное лицо, и даже аккуратная борода не скрывает живой мимики. Я улыбаюсь ему в ответ и украдкой любуюсь.
— Ты же знаешь, как говорят.
— Много что говорят. Про вас даже в книгах пишут, будто это Сантос Сендагилея убил Последнего Короля, но это же не делает слухи правдой?
Он отводит взгляд, и я смягчаюсь.