Возьми в руку утюг, — ласково говорила мне Харита лет шесть назад, — направь его в стену и стой так пятнадцать минут. Если понравится, значит, ты рождена для пулевой стрельбы!..
У здания тира тихо перешёптывались ёлки, а внутри был гулкий, пропахший маслами сумрак, в котором шаги отдавались металлическим эхом. У смотрового окна над длинными галереями шумела группа мускулистых двоедушников с нашивками пожарной охраны, а в рекреации перед учебными зонами пожилой тренер принимал у подростков сборку винтовки на скорость.
Харита за бронированным стеклом работала задание на контроль угла: огромная, как гора, она перекатывалась по залу невесомым пёрышком; под взмокшей тканью ходили бугристые мышцы. Это упражнение засчитывалось комстоком, без ограничения на количество выстрелов, но Харита била по каждой мишени ровно парой.
Когда она вышла, вытирая лицо полотенцем, я читала вывешенный на стену плакат со схемами разных типов мишеней. Харита тяжело хлопнула меня по плечу, порывисто обняла и только затем спросила:
— Пострелять?
Я покачала головой:
— Поговорить.
Говорили там же, в углу рекреации, вполголоса. Она уже знала, конечно, и про Родена, и про плохие вопросы, но не смогла сказать ничего нового; а вот убийство на нашем заднем дворе было ей, видимо, не слишком интересно.
— Почему его забрали волки? Это колдовское дело.
— Крысиные деньги, — безразлично пожала плечами Харита. — Волки всегда забирают себе такое.
У Хариты было две ипостаси: официальной законницы и мускулистой скалы, и сейчас она явно не определилась с ролью.
— Меня беспокоит, — аккуратно сказала я, — что двоедушники не очень знакомы с особенностями нашей… культуры. Става спрашивала, что такое хищное утро и чем северные Рода отличаются от южных.
Харита вздрогнула:
— Она тебя допрашивала?
— Мы общались без протокола. Она приезжала по поводу заказа.
— Вот сучка. Что ты ей сказала?
— Ничего, что она не могла бы прочесть в газете, — тут я, по правде, немного кривила душой: без моих ответов Ставе пришлось бы сидеть над газетой довольно долго. — Скажи, Харита. Как часто жертвы, явившись родственникам, помогают опознать убийцу?
— Не слишком, — она весомо пожала плечами. — Либо преступник идиот, и там и без слов жертвы всё ясно. Либо у преступника есть голова на плечах, и тогда он позаботился, чтобы жертва ничего не видела.
Это звучало разумно.
— Но слова жертвы могут считаться за свидетельство?
— С некоторыми оговорками, если есть основания считать их переданными верно.
Я кивнула, это было ясно: мёртвые могут являться лишь родственникам, и не всегда родственникам выгодно приводить их слова в точности. Насквозь прогнивший живой может и сочинить фельетонов от имени погибшего предка, и просто замолчать что-то, слышное только ему.
Но Скованды не соврали Ставе, не сочинили ерунды, не пожали плечами вместо ответа. Ставе сказали: «неприлично обсуждать слова усопшего». А Род Маркелава не попытался вычеркнуть из списка плохие вопросы, оставив только приличные, те, что о преступниках и финансах; вместо этого Род Маркелава отклонил весь список целиком и мотивировал это интересами колдовского сообщества.
Всё это звучало, как фальшь на кульминационной ноте. Всё это звучало эхом островного горна, вязкой дрожью чёрной воды, а ещё — тишиной, в которой должен был быть звук, но его отчего-то не было.
xlii
Итак, что мы имеем?
Ничего хорошего, это ясно как день. Я постучала пальцами по рулю, гипнотизируя взглядом номера пыхтящей передо мной машины: проспект стоял длинной, заполненной паром от грязного снега пробкой, а на перекрёстке регулировщик пытался хоть как-то развести два потока автомобилей и оживлённую трамвайную ветку.
Я отстукивала левой рукой мерные восьмые с акцентом на слабую долю, а правой триоли. Папка, лежащая на соседнем сидении, грозила выжечь собой дыру в моём виске. Всё это было глупо и нескладно; а ещё всё это звучало отголоском будущей трагедии.
Я стиснула зубы, усилием воли отвела взгляд от папки и повторила про себя: итак, что мы имеем?
Есть мастер Роден, наследник Рода Маркелава, артефактор, уникальный специалист в области геммологии, автор десятков научных статей и нескольких монографий, признанный талант и прочая, прочая. Он родился на острове, получил превосходное домашнее образование, в подростковом возрасте поступил в Университет имени Амриса Нгье и посвятил многие годы науке. Основной областью его интересов, судя по названиям работ, были ритуальные зеркала, но мастер Роден оставался колдуном широких взглядов и не побрезговал выступить на второсортной конференции с докладом о принципиальных ограничениях в дорожной карте проекта по удешевлению производства взрывателей (или что-то в этом роде).