Я сидела на краю обрыва. Хотелось закурить. Хотелось выпить чего-нибудь очень крепкого, того, что Димитрий часто наливал мне во времена нашего с ним общего прошлого. Хотелось, чтобы он просто был рядом. Слезы текли по щекам. И никто не приходил ко мне. Я осталась одна. Я представляла, как прыгаю с обрыва, думала, что моя жизнь была лишена смысла, но слышала голос внутри себя, который громко и очень настойчиво повторял имя дочери. Ария.
Я встала и на нетвердых ногах поплелась к палатке.
— Все в порядке, Элена?
Я окинула пустым взглядом проходивших мимо знакомых и безразлично кивнула. Мозгами я понимала, что равнодушие Димитрия было для меня благом. Но упрямое сердце оказывалось верить в то, что мой хищник забыл меня.
Влажной пенной губкой я намыливала потный круп лошади, когда почувствовала на себе его свирепый хищный взгляд. С противоположной стороны загона на невысокой бревенчатой изгороди сидел Димитрий. Его глаза скрывали зеркальные очки, поэтому, когда я испуганно посмотрела в сторону хищника, всем, что я смогла увидеть, было мое собственное взволнованное отражение. Зачем он пришел? Что Димитрию нужно? Я не сомневалась, что глядел Бешеный именно на меня, но не могла найти этому непосредственное подтверждение. Не смотря на то, что за моей спиной было несколько человек, занимавшихся заготовкой сена, шестое чувство убеждало: Димитрий наблюдает только за мной.
Внезапно я заметила Романа. Он подошел к Димитрию и сел рядом с ним. Его взгляд встретился с моим, и я испытала очередное жгучее стремление поскорее унести ноги. Хищники о чем-то переговаривались и выглядели при этом очень недружелюбно. Димитрий затягивался сигаретным дымом, и я думала о том, что старожилам лагеря давно следовало наложить запрет на всякого рода токсины.
Когда я вновь украдкой взглянула в сторону изгороди, остался один Роман. Димитрия нигде не было видно. Я представила, что бы почувствовала, окажись он внезапно рядом со мной. То было первобытное животное желание. Но, конечно, хищника рядом не оказалось. Он, вероятно, просто забыл о моем существовании. Я изо всех сил терла лошадь и представляла, каким бы образом наказала Димитрия за все, что он сделал. Но отчего-то перед глазами рождались только сцены эротического характера. И я никак не могла выкинуть из головы этого брутального дикого зверя, который одним своим видом, одной мыслью о себе сводил меня с ума.
Он держался от меня в стороне, не приближался, не давал повода предположить, что мы с ним сколько-нибудь знакомы. Появилась уверенность, что я значила для него невероятно мало, и именно поэтому он даже не здоровался со мной, даже не смотрел в мою сторону. Наверное, думала я, таким образом Димитрий давал понять, что считал меня никем. Он забыл меня так же просто, как когда-то присвоил.
Я сидела на сырой траве и глядела на него и Лиссу. Димитрий невозможно нежно обнимал ее изящную, прямо-таки идеальную фигуру, шептал что-то рядом с ее отвратительно-прекрасным лицом. Сложно словами описать ту гамму чувств, которую я испытывала, когда видела их вместе, но все эти эмоции были не добрыми, а наиболее пожирающей изнутри, той, что ввергла в пучину безумства мою душу, стала злоба. Он гладил ее по голове, его пальцы путались в светлых прядях волос, а я вспоминала причину, по которой обрила голову, и всем сердцем ненавидела Димитрия. Интересно, помнил ли он?
… Я лежала на широкой кровати, а хищник сидел на мне. Его руки блуждали по моему обнаженному телу, и дерзкие губы повторяли их греховный путь.
Тогда я уже не питала иллюзий относительно любви Димитрия, я дала себе зарок цинично наслаждаться нашей близостью, все время напоминая себе, с каким чудовищем я делю постель. Его ласки становились более требовательными, взглядом своих черных, как сама бездна, глаз он проникал мне в самую душу, читал мои потаенные мысли и страхи. Он будто бы видел стену, которую я воздвигла вокруг останков нежных чувств к нему, и стремился взять новую высоту.
Его эротические фантазии не знали границ, и когда я, пораженная бесстыдными ласками Димитрия, попыталась им противиться, услышала тихое:
— Ты делаешь то, что я хочу, или уходишь.
Я пыталась играть роль хищницы. Я пыталась взять верх над Димитрием — навязать ему желанные мною правила. Глупая.
— Я буду делать только то, что захочу. И не больше, — мой голос звучал твердо, даже немного надменно, и моему мужчине это не понравилось.
— Ты уходишь или остаешься, Элена? Выбирай.
На дьявольски-прекрасном лице Димитрия блуждала такая греховно-сладкая улыбка, что я забыла обо всем. А он, жестокий демон, думал только о своем превосходстве надо мной. Тогда я этого не понимала.
— Я остаюсь, — мой, как я надеялась, раскованный взгляд скользнул по его крепкому торсу, опустился ниже, еще…
Я глубоко вздохнула и облизала губы, предчувствуя невероятное наслаждение. Наслаждения в ту ночь не было. Я почувствовала, как Димитрий стянул кожаную повязку, оплетавшую мои длинные пшеничные волосы, как он с силой сжал над головой оба моих запястья, не удосужившись даже убрать длинные пряди. Тугим узлом он связал мои руки, так крепко, что стоило мне попытаться изменить их положение, я чувствовала сильнейшую боль и в запястьях и в голове от того, что тянула собственные волосы.
Глубокий шепот разрезал нашу тишину: «Ты сделала свой выбор». Димитрий был бесстыден и беспощаден. Он много раз доводил меня до исступления, заставлял кричать от восторга и растворяться во мраке безумство. Мне казалось, он доказывал что-то, даже не мне, а самому себе. Он был мучительно нежен, вынуждая меня мечтать о большем, а потом давал так много, что я задыхалась и умоляла его остановиться. Но он не останавливался. Хищник был безумен.
Когда все это прекратилось — закончилось мое сладкое и жуткое терзание, он рухнул на черные простыни и в одну секунду отключился, не удосужившись даже развязать меня, а я молча заплакала. Не было всхлипов и стонов, не было сотрясающих тело рыданий. Просто текли слезы, тихо и печально. Я понимала, что такой и была самая настоящая хищная страсть, без права выбора, без надежды, подавляющая и жестокая. Восторг моего тела от близости с Димитрием был никчемен в сравнении с душевной болью и губительной лавиной нахлынувшими на меня стыдом и раскаянием. Я чувствовала себя подавленной и униженной, мне было стыдно как никогда за то, что мое наслаждение было связано с его дикими ласками.
Да, я совершила глупый поступок. Разумнее всего было, конечно, уйти от Димитрия, навсегда сбежать из его сумасшедшего мира и найти новый дом. Я любила его так сильно, что не могла даже допустить подобные мысли. Я была одержима им. Я одержима и сейчас.
Мой протест нашел другой выход. Я не спала всю ночь, а наутро, когда хищник выспался и развязал меня, пробурчав грубые слова, мол, я должна была разбудить его и заставить сделать это раньше, я ушла в ванну и равнодушно обрила свою голову…
Связывал ли он меня после того случая? Конечно.
В те дни, когда я не видела Димитрия, я буквально сходила с ума, гадая, не покинул ли он лагерь. Мой мир без него становился пустым. Я не видела никого и даже Романа. А потом хищник возвращался. И однажды на его байке не оказалось Лиссы.
Мы с девчонками сидели на новых трибунах, которые мужчины сколотили тем же утром недалеко от арены — в скором времени в лагере должны были пройти состязания. Димитрий въехал на своем байке прямо на площадку единоборств.
— Вот так мужик! Настоящий самец.
Ни у кого, включая меня, не возникло сомнений относительно личности, которая заслужила столь лестную оценку со стороны Эйврил.
— Кажется, он отправил свою подружку домой! Ей здесь не место.
— Девочки, как вам не стыдно? Она же ждет от него ребенка! — возмутилась тихая и примерная Дана.
Все внутри меня клокотало и кричало: «Ему всё равно».
— Он не из тех мужчин, которые сами воспитывают своих детей, — как-то задумчиво произнесла не знакомая мне брюнетка.