Энергично работая руками, Мандо размышлял о том, насколько легче живется филиппинцам, приспособившимся к врагам, по сравнению с теми, кто не приемлет их господства. Он видел, как живут, не заботясь о собственном благе, партизаны, которых он почему-то запомнил плавающими под градом японских пуль среди множества трупов. Мандо опять вспомнил своего бывшего хозяина — дона Сегундо Монтеро или, как он его называл, подлеца. Монте, торговца и промышленника, владельца огромных поместий в провинции Нуэва Эсиха.
Едва в пригороды Манилы вступили войска японской императорской армии, Монтеро одним из первых поспешил к ним с приветствиями. На радиаторе его автомобиля развевался флаг Страны восходящего солнца. Он засвидетельствовал почтение офицерам оккупационной армии и заявил, что готов им служить и выполнять любое их распоряжение. Супруга Монтеро донья Хулия и дочь Долли были солидарны с ним. В памяти Мандо одно за другим всплывали события той поры…
Молодой человек, которому едва исполнилось двадцать один год, поступил в услужение к семье Монтеро. Там звали его Андоем. Жалованья он не получал, хозяева кормили его и платили за учебу в колледже. Выкраивать время для занятий было трудно, так как приходилось выполнять множество разнообразных поручений. То он прислуживал дону Сегундо и другим членам семьи, то отправлялся за покупками, то разбивал клумбы в саду. Он служил шофером доньи Хулии и даже убирал комнату Долли. Долли была вполне взрослой девушкой, перед самой войной она окончила аристократический женский колледж, но родители по-прежнему считали ее ребенком и не чаяли в ней души. Андоя всячески третировали в доме Монтеро, он без конца выслушивал брань из уст хозяина либо хозяйки, а то и получал затрещины.
Вчера, когда они втроем беседовали у костра и настала очередь Мандо рассказать, что его привело к партизанам, он ограничился лаконичным: «Я — филиппинец. Разве этим не все сказано?» Однако у Мандо была и еще причина, о которой он умолчал.
В тот злополучный день, когда дон Сегундо отправился в пригород Манилы приветствовать японские войска, за рулем его автомобиля сидел Андой. Американцев к тому времени в Маниле уже не было. Неподалеку от штаба японской армии дон Сегундо велел остановить машину и послал Андоя разузнать, к кому ему следует обратиться. Сам же остался ждать в машине.
У входа в штаб стоял на посту японский солдат, Андой осторожно приблизился к нему и приветствовал его по-английски. В ответ японец с размаху ударил Андоя по уху. Потом крепко выругался и ударил еще раз. Андой весь напрягся и готов был уже воспользоваться приемами каратэ, которыми владел в совершенстве. К счастью, в этот момент появился японец в штатском. Он спросил солдата, в чем дело. Оказывается, солдат рассвирепел, потому что Андой не отдал ему честь. Кроме того, его оскорбило приветствие на английском языке.
Японец в гражданском подошел к автомобилю дона Сегундо и проводил его в штаб, Дон Сегундо вернулся минут через пятнадцать в отличном расположении духа..
По всему было видно, что замысел его удался и он нашел общий язык с японскими офицерами. Но Андою он не простил инцидента с солдатом. Его оплошность могла погубить все расчеты дона Сегундо. По дороге в город он на чем свет стоит ругал Андоя. Называл его дураком за то, что тот не поклонился японскому солдату в пояс, да так, чтобы голова коснулась колен; корил за лень — не удосужился, мол, выучить хотя бы несколько японских слов. Дон Сегундо сожалел о деньгах, потраченных на обучение юноши, которого он-де считал своим приемным сыном, и, наконец, всячески возмущался нерадивостью, унаследованной им, как он считал, от деревенских родителей.
Внутри у Андоя все кипело от обиды, но он сдержался. Помогла природная выдержка и скромность. В то время у него и в мыслях не было причинить кому-либо зло, даже в отместку за нанесенную ему обиду.
Вспомнил Андой и о том, как скверно относился дон Сегундо к его покойному отцу, — тот, как и Андой, был у него слугой и только позже стал шофером. А его бедная мать… Она обстирывала всех Монтеро до тех пор, пока болезнь не свалила ее с ног.
Оскорбление, нанесенное японским солдатом, грубая, унизительная брань хозяина — все это не только причиняло тяжелые душевные муки, но и рождало желание каким-либо способом оградить себя от подобных испытаний. Когда же он прослышал о том, что дон Сегундо Монтеро донес в японскую военную контрразведку о якобы поддерживаемых Андоем связях с партизанами, решение созрело мгновенно: надо бежать в лес!