— Правильно, — согласился Тано и, уже, обращаясь к Пастору, продолжал: — Тебе, друг мой, повезло с дочкой. Много ли по нынешним временам сыщешь девушек, даже среди деревенских, которые бы уважали скромную и тихую жизнь?
Не один Тано восхищался красотой Пури. Все юноши асьенды поклонялись ей, словно святыне. Она не окончила школы, но ее специфически филиппинская красота, чистота и искренность, изящество и грациозность не могли никого оставить равнодушным.
Приезжавший сюда год назад дон Сегундо Монтеро тоже приметил Пури. Он изъявил желание поселить девушку у себя в манильском особняке, обещая определить ее в колледж, выучить играть на фортепиано — словом, принять на себя все заботы о ней. Однако Пастор не согласился, да и Пури наотрез отказалась от заманчивого предложения.
— Умирая, матушка просила меня, — извиняющимся тоном сказала она, — не оставлять отца одного.
На этот раз путешествие в столицу оказалось для Пастора значительно более трудным, чем обычно. Его несколько раз останавливали по дороге, обыскивали и с пристрастием допрашивали поочередно партизаны, японцы и полицейские. На все случаи жизни у Пастора были припасены документы: и секретный партизанский пароль, и пропуск, выданный японскими властями. Самыми дотошными были полицейские, особенно в окрестностях Манилы. Японцы искали главным образом оружие, партизанам важно было убедиться, что проезжий не шпион, а если при нем обнаруживалось продовольствие — что оно предназначено не для японцев, а на продажу. Полицейские же донимали человека до тех пор, пока он не отдавал им часть имевшегося при себе имущества, будь то деньги или какой-нибудь товар.
Когда же, претерпев все трудности путешествия, Пастор в последние дни тысяча девятьсот сорок четвертого года прибыл наконец в Манилу, семья Монтеро встретила его не радостью и благодарностью, а недовольством и укорами.
— И это все, что ты привез, деревенщина? — спросил дон Сегундо, подозрительно глядя на него.
— Нет ни гороха, ни атиса[29], ни зеленого риса? — набросилась на него донья Хулия.
Пастор стал пространно описывать трудности путешествия в нынешних условиях, излагая один за другим доводы в свое оправдание.
— Не морочь мне голову, — грубо перебил его Монтеро, — когда я в последний раз приезжал на Лусон, я тоже возвращался не с пустыми руками. И ничего!
— Опасно стало нынче ездить, — робко повторил Пастор.
— А если я приставлю к тебе японского солдата? — тоном всемогущего человека вопрошал владелец поместья.
— Тогда будет еще опасней, — поспешил заверить его управляющий.
Донья Хулия приказала прислуге отнести привезенные Пастором продукты в кухню. Дон Сегундо направился в свой кабинет на первом этаже. Управляющий поплелся за ним.
— Черт возьми! — кричал дон Сегундо. — И это весь урожай моей асьенды? Какие-то жалкие крохи… Можно подумать, что я больше там не хозяин. Так, что ли?
— Во время войны, — терпеливо объяснял Пастор, — цены очень сильно выросли.
Монтеро грозно повел бровью:
— Что ты этим хочешь сказать?
— Посмотрите, что случилось с прежним управляющим. Он хотел управлять поместьем по-старому. Решил разом собрать все недоимки и переправить все запасы на ваши склады в Манилу. Ну а что сталось с ним и с вашим рисом, вы знаете.
— Так что же ты хочешь сказать? Что в двух мешках весь мой урожай риса? А может быть, что-нибудь осталось, а, Пастор?
— Ваш рис хранится в усадьбе, — объяснил управляющий. — Каждый месяц я привожу вам два мешка, больше нельзя — не пропустят партизаны. Говорят, двух мешков вам на пропитание хватит. Если я переправлю в Манилу весь ваш рис, он может попасть в руки японцев или на черный рынок, и тогда вам придется худо.
Дон Сегундо заскрежетал зубами, голос его сорвался на крик.
— Это — мой рис, я его не украл. И делаю с ним все, что хочу. Разве хозяин уже не может распоряжаться собственностью?
— Партизаны правы, хозяин, — спокойно отвечал Пастор. — Каждый должен получать ровно столько, сколько ему требуется. Во время войны все пострадали, поэтому надо помогать друг другу. Одним словом, для них жизнь человека дороже любой собственности.
— Ах та-ак! — В голосе дона Сегундо зазвучала издевка. — И кто же установил такой порядок? Партизаны, говоришь? Подумать только, эти бандиты, находящиеся вне закона, устанавливают свои порядки. Все перевернулось в этом мире.
— Партизаны считают, — спокойно продолжал Пастор, — хотя они, как вы говорите, вне закона, всех тех, кто наживается на войне, врагами народа. Они ведут борьбу со спекуляцией.
29
Атис или гуабано, гуавано