Нам с проводником предстояло сделать небольшой переход за перевал — этак километров пятнадцать; дорогу мы знали, а потому, "уходя от мороза", двинулись часов в одиннадцать, когда солнце уже вошло в свою невеликую зимнюю силу и снег заискрился удивительной чистотой и свежестью.
С нами бежала небрежно, но легко и красиво, забросив скрученный в кольцо хвост на спину, крупная лайка — опытный и испытанный охотничий пес. Она старательно прочесывала тайгу, не оставляя без внимания ни вывороченное дерево, ни еловую крону, ни пустоты в корнях или камнях. И даже в снег то и дело совала свой нос, принюхиваясь, а потом отфыркиваясь.
Деловито заглянув под валежину, собака вдруг заволновалась и, завиляв хвостом, исчезла под ней, но тут же выскочила с другой стороны и кинулась в густую и дружную семью старых елей у ключа. А через полминуты залаяла, да так звонко и азартно, что мы решили: соболя взяла.
Лайка вертелась вокруг кучи снесенного летним паводком мусора, совала нос под него то там, то здесь, взволнованно сопела, фыркала, взлаивала и поскуливала. Зверек находился, конечно же, под мусором, и мы стали помогать собаке, вороша его палками. Мелькнуло раз и два в этой куче что-то белое, и тут пришло разочарование: не соболь там был — горностай.
А собака металась от резкого запаха, с помощью которого зверек оборонялся, она фыркала, кашляла, даже пустила слезу, но не отступала.
В какой-то миг устоявшуюся густую тишину морозного воздуха вдруг разорвал истошный, отчаянный и обиженный собачий лай, даже не лай, а визг. Собака трясла головой, пытаясь сбросить горностая, вцепившегося ей в нос зубами и когтями. И было так странно видеть здоровенного пса, атакованного крошечным зверьком, в котором весу было раз в сто меньше. Да и атака была невиданно дерзкая и беспредельно отважная.
Мы кинулись выручать собаку и уже были рядом, как горностай пружинисто оттолкнулся от собачьего носа, взвился в воздух, отскочил метров на пять, зло оглянулся на нас, а потом легкими и уверенными прыжками понесся к полуповаленной валежине и вскочил на нее.
Собаке стало не до горностая — она слизывала кровь, капавшую с носа, повалившись на снег. Я торопливо полез в рюкзак за фотоаппаратом и помчался к валежине, на ходу расстегивая футляр, взводя затвор и устанавливая выдержку. А горностай как бы позировал, его застывшая маленькая грациозная фигурка была воплощением энергии, ловкости, смелости, и, пожалуй, весь его вид говорил о чувстве собственного достоинства. Он неподвижно стоял столбиком, опустив передние лапки вдоль живота, на фоне черной коры валежины выделялось его белым-белое тело, а на мордочке антрацитово чернели бусинки глаз и кончик носа темнел в центре жесткого веера светлых усов. Только хвост с угольно-черным, будто тушью окрашенным кончиком, ходил туда-сюда, то поднимаясь восклицательным знаком, то изгибаясь вопросительным, то скручиваясь восьмеркой — это выдавало волнение и напряженность зверька. Таким он и врезался в мою память.
Горностай в зимнем наряде
Когда я, суетясь с фотоаппаратом, подошел к горностаю непозволительно, с его точки зрения, близко, он опустился на передние лапки, выгнул спину дугой и стал… угрожать мне. Поводил головой, шипел по-змеиному, яростно и громко стрекотал, злобно поблескивая бусинками глаз, и даже показывал тоненькие лезвия клыков. Просто не верилось: во внешне безобидном, очень милом, симпатичном зверьке в нежной меховой шубке бурлила такая смелая, безудержная решимость.
Я уже приготовился щелкнуть затвором, но зверек вдруг оказался в тени. Подождав немного, я отломил длинный прут высохшей лещины и попытался осторожно заставить подвинуться горностая на солнце. Но тот так напружинился, следя за кончиком прута и моим лицом, что я определенно почувствовал: он готов вцепиться в мой нос так же решительно, как и в собачий. Я не стал рисковать и бросил прут. А горностай метнулся белой молнией прочь и тут же исчез. Как сквозь землю провалился. А точнее — не сквозь землю, а под снег нырнул.
А вечером я слушал рассказ моего спутника о том, как маленькая ласка, защищая своих крошечных детенышей, атаковала собаку и тоже вцепилась в нос, обратив ее в позорное бегство. Мне крепко запомнились слова собеседника: "Нет на свете животных смелее этих чертенят. Обороняясь от врага, а особенно оберегая щенят, они и на тигра бросятся, не имея никакой надежды на успех".