Давно известно, что места, переполненные страданием, греховной похотью, пульсируют и некоторым людям дают возможность принять эхо ужаса, почувствовать своей душой его отголоски. В прошлом чужое горе его по-настоящему не трогало. В молодости был способен чувствовать ярость, проникался отчаянием, пережитым его близкими, но после смерти родителей душа огрубела, обросла ракушками, как борта океанских танкеров. И вдруг, оказавшись здесь, услышав бред поседевшего сторожа, он словно превратился в обнаженный нерв, радар, способный видеть то, что обычный человек осознать не в силах.
Но узнать и принять — половина дела. Главное — понять!
В голове кричал сторож: «Они прокляты… Прокляты… Уже поздно… Поздно… Их не спасти!».
Мириады всеиспепеляющих молний пронзили его мозг, тело, саму душу. Не в силах выдержать боль, он упал на колени и, обхватив ладонями голову, завыл.
Пришло мучительное знание.
Он всё увидел своими глазами…
Страдание.
После страдания страх. Неужели невозможно ничего изменить? Но где тогда справедливость? Где вера? Злодейство произошло — его допустили небеса. Так почему они отказывают в шансе всё исправить? Так не должно быть. Кто-то обязан помочь им. Спасти их чистые невинные души.
Кто-то должен хотя бы попытаться…
Шаг первый: Капкан и Судья
Doppelganger
Не знаю, кто во тьме таится, но он желает новых встреч. И все же, стоя у границы, ее боится пересечь. Двойник без тени, шут и гений, второе Я в потоке чувств. Сквозь зеркала он смотрит смелов глаза… Глаза! Я их боюсь. Во снах друг друга посещая, играем вечный шах и мат. Один — шатается по краю, другой — петляет наугад. Ответ, я чувствую, так близок, как запах правды на войне. И каждый вздох — глава Улисса, стихи, пришедшие извне.
Стремясь к единству многих схожеств, желая знать, кто скрыт во тьме, мы выбираем кто дороже: Я в нем? А, может, он во мне?
Егор Воронов
За плечо трясли так, что он ударился лбом о стойку двери. Разлепил глаза и тут же зажмурился. На маленького, заспанного, уставшего, почти больного и немолодого человека со всех сторон обрушился режущий нервы солнечный свет, а завершил натиск невыносимый в эту самую минуту птичий гам над головой, шум в кронах и вой ветра. Ярко-зеленые сочные, как после ливня, листья шелестели-шипели, словно были вырезаны из наждачной бумаги. Ветер заблудился среди высоких крон, и птицы своими криками пытались прогнать его, но чем громче они верещали, тем сильнее он пугался и в ответ бил их своими крыльями, стонал и выл, качая тяжелые ветви.
В машине душно, а за дверью хорошо. Воздух волнами бьёт в лицо и, задувая за ворот, приятно холодит спину. Какое блаженное соседство — капельки пота между лопаток и упругие струи ветра…
Дверь открылась ещё шире и он, не думая, что делает, поставил ноги на землю — туфли тут же утонули в высокой мягкой траве. Мелькнула мысль: «Что, приехали?», — но он не мог понять куда и, — вот досада — не имел никакого представления, откуда он выехал! Словно спал целую вечность или после месячного запоя выполз в трезвую действительность. Одно мог сказать определенно — встречи с критиками до добра не доведут!
Вот она — точка опоры!
Вчера…
Вчера?
Ну, хорошо, пусть вчера…
Вчера он был самым счастливым человеком на земле. Его пригласили на встречу с Николаем Семёновичем — умнейшим дядькой, автором нескольких книжек, посвященных творчеству писателей первой половины ХХ века. Коньком Николая Семёновича был Михаил Козырев, написавший «Пятое путешествие Гулливера» и что-то там ещё. Так вот, Н.С. прочитал его роман и ещё несколько вещей помельче! Если не дошло с первого раза, то повторю: Н.С. прочитал его «Мухомора» и несколько коротких рассказов! От начала и до конца! Н.С! Мало того, после первой части критик не удержался и позвонил, что «глотает» «Мухомора» не прожёвывая и очень-очень заинтригован, и держит кулаки, чтобы и дальше текст был столь вкусен, как и завязка. О, да! — вступление у него получилось… Это даже он осознавал, и в душе гордился началом своего романа, но при этом, на контрасте, острее чувствовал сырость середины и финала. Финала — особенно.
Окончание он переписывал двадцать пять или шестьдесят шесть раз — уже запутался считать. Казалось, что конца-края не будет доработкам. «Мухомор» бодро стартовал, потом начинал спотыкаться при раскрытии второстепенных персонажей и под занавес полностью сдувался.
Что там в приговоре у Н.С. значилось?
Голова чуть на бок, тощие плечи приподняты, узловатые с шишками длинные пальцы — таким только сейф взламывать — перебирают чётки; лицо строгое, уголки губ опущены, но ореховые, добрые, как у терьера, глаза сияют мягким светом.
— Дебют разыгран классически — все фигуры на месте, первые ходы безупречны, и даже, я бы сказал, мастерски выверенные. Интрига, раскрытие персонажей, знакомство с ними через действие, а не словеса. Ничего лишнего. Перед нами открывается классический сюжет столь дремучего анекдота, что читатель невольно воспринимает сию интерпретацию не как нечто постмодернистское, а именно модернистское. Дальше. Я бы согласился с вашей трактовкой миттельшпиля, — ведь он, скажем честно, гребет на волне успеха дебюта, прикрываясь комедией изначально заданного вами удачного положения, — но! Фигуры не то чтобы, не достаточно выпуклые, а вообще иллюзорные. Хочешь их взять, чтобы переставить, а пальцы проскальзывают. Как шарлатаны-спиритисты проходят сквозь настоящих, но невидимых ими фантомов, так и я не мог узреть живых людей, которые должны населять художественное произведение. То есть мы догадываемся о присутствии потусторонних сил, но не можем их рассмотреть, ощутить, проникнуться ими. Вы, автор, не даете мне, читателю, ни единого шанса для счастливого открытия. Ваши духи, духи, рожденные вашим воображением, слишком невесомы. Это у Вересаева портрет пунктиром так точен, что и романа не надо, а у вас не пунктир. Я не могу последовать за вашими второстепенными героями, ведь, как я догадываюсь, они по вашей задумке должны вырасти чуть ли не до уровня Главных Героев, а значит, для меня — читателя — пропадает вся прелесть истории. Мы уже знакомы с лидером, и окружающими его служками, но фантомы, которые по вашей задумке должны меняться при встрече с, извините за сленг, фронтменом, проносятся мимо разума и души читателя. Мы не наблюдаем точек соприкосновения. Главного Героя крючит в метаморфозе, но мы не понимаем первопричину процесса. Как могут нечеткие иллюзорные слабые фигуры сломать такую кремезную — мне нравится это малороссийское слово — глыбу? Так и хочется сказать, что в середине романа и финале на первое место выходят художественная неправда и она, неправда, всё портит. Как бы ни была фантастична ваша история, но, вынужден заметить, что подобное не могло случиться даже в таком несовершенном художественном мире, как у вас. Я привык уважать авторское мнение, авторскую точку зрения, при этом утверждая, что отрицаю любую попытку оправдаться или сказать: «Я хотел передать этим следующее…». Всё что хотели, вы уже сделали! Я опираюсь на готовый текст, и мне не надо вербальных разъяснений. Раньше надо было набрасывать мяса на кости. Но вот в чем трагедия! Как выяснилось, у большинства ваших героев нет даже костей! Именно поэтому, разгромив миттельшпиль, я даже не могу приступить к анализу эндшпиля. Не только из-за фактического неимения оного. Как на мой взыскательный вкус, все эти ваши красивости якобы интеллектуальных потуг закрутить в единый узел всё и вся, вызывают не чувство жалости — как вы можете ошибочно подумать, после всего мной сказанного, — а надежду, что не всё для вас потеряно. Думаю, вы на правильном пути. Окопчик вырыт нужной глубины и туда край необходимо запустить воду и мальков-головастиков, и пусть они там копошатся, а вы их подкармливайте, глядишь, и появится хребетик, а потом плавнички с мяском, хвостик и — я оптимист — голова с мозгами. Надо только не лениться, а поработать. Не сейчас, а может через время, через годик-другой, когда жизнь вас лично чуток пообтесает-подкорнает.