Было больно падать, особенно после недавних мыслей о том, что он теперь может считать себя писателем. Мгновения эйфории, счастья, промелькнули, и вот, — здравствуй, старое доброе болото серости, никчемности, ненужности… Но закон трех «Н» сработал не полностью. «Неудача» здесь не прокатит — он точно знал, что ему повезло. Ещё как! Наверное, простому человеку не дано осознать, кто вошел в этот тихий уютный зал, но его-то, Семёна, не провести! Тот, кто учится плавать в реке, должен знать о существовании акул. Или догадываться об их наличии в темных страшных водах…
Он совершенно не помнит, о чем они тогда говорили и вообще, был ли хоть какой-то разговор между ними. Н. С. их представил, а дальше — провал. Но что-то ведь произошло! Он не пил, не вдыхал порошок, его не били по голове, не вкалывали в вены иглы…
Ночь ушла, настало утро, солнце взошло, и вот он здесь — заспанный, беспамятный, на восточной стороне высокого холма, холма, заросшего ельником и дубами… Он вылезает из старой машины, а рядом… Ну, наберись смелости, спроси себя, кто же сидел за рулем? Кто его привез в эти дебри? Кто этот здоровяк с каменными руками? А внутри шепчет страх: «Ох, лучше бы этого не знать».
Нет, он ещё не полное ничтожество! Набрался смелости, спросил:
— Куда вы меня привезли? Зачем я вам?
Такое бывает. Особенно у него. Задавая вопрос, он часто догадывается, что ему могут ответить. Вот сейчас этот человек, имя которого он не расслышал, скажет так: «Если бы мы поднимались в лифте на сотый этаж или летели в самолете, путешествовали на поезде, и мне надо было бы доставить вас в это место — на восточный склон холма — уж поверьте, мы бы оказались именно там, где стоим сейчас. За одно мгновение, и ничто бы мне не помешало это сделать. Но выбирать столь радикальные методы — это рисовка, это неправильно. Поэтому мы прибыли традиционным путём. Достаточно просторная для моего роста машина с хорошей проходимостью и несколько часов в дороге. Этот вариант вас устроит?».
Но ответ был иным…
— Нам нужна ваша помощь. Вы должны поговорить кое с кем. Я не знаю почему, но он вас выбрал. Подобные решения обязательны, и не обсуждаются.
— Кого я должен увидеть? — он промямлил, прошептал, выдавил из себя вопрос, заранее страшась ответа.
— Одного из нас.
— А кто вы?
В этот раз он догадался, каков будет ответ, и он совпал с реальностью почти слово в слово.
«Мы — это те…»
— Мы — это те…
«…о ком вы пишите ваши…»
— … о ком вы пишите…
«…романы».
— …истории.
Попытался проглотить застрявший в горле ком, несколько раз моргнул, открыл рот, чтобы спросить ещё о чем-то, но слова, когда-то ничего не значащие, сотканные из воздуха образы, вдруг для него приобрели бетонообразную материю. Они, как супрематическая пародия на снежинки, вооружились рогами, отростками, хвостами, украсились резьбой и сплелись кружевами.
Георгий-Григорий посоветовал:
— Вдохните и задержите дыхание. Через несколько секунд выдохните. Отдышитесь и повторите. Три раза. Успокаивает сердцебиение. Пойдемте…
Развернулся и пошел в лес.
Что ему ещё оставалось делать? Обошел машину со стороны капота, при этом почувствовал идущий от радиатора сильный жар и отметил про себя, что ехали они долго. Мелькающая среди стволов светлая куртка быстро удалялась, и он побежал догонять этого слишком большого, слишком необычного человека. Человека ли?
Мысли скакали, как шарики в барабане для лото, высекали искры, бились друг о друга. Он выискивал в высокой траве хоть какой-то намек на тропинку, а перед глазами плавали белые точки. Это от давления. Адреналин. Сердце с усилием кровь гонит по венам. Наверное, пульс пошел вскачь.
Спустился в ярок, где змеилось высохшее русло родника — здесь вода пробивала себе путь после дождя. Вот и коряга — поваленное ощетинившееся рогами дерево — корни так причудливо и грозно выгибались во все стороны, что, казалось, это лежит булава великана. Русло повернуло вправо, и за кустами дикого шиповника стала видна просека и тропинка, ведущая из овражка. Шел, уже не выискивая впереди светлую куртку, не боясь заблудиться. Поднимался по склону холма так долго, что начали болеть ноги и сбилось дыхание. Рубашка намокла на спине и подмышками, пот намочил волосы, а когда стал щипать глаза, промелькнула мысль: «Это настоящий гребаный стыд». Наверное, от него несло вонью немытого тела, но он этого не чувствовал — ноздри жадно глотали испарения от влажных мхов, затхлой травы, высушенных на солнце цветов солнцецвЕтов.
Чтобы легче было подниматься, стал помогать себе руками — упирался в колени, а если рядом с тропинкой росли деревья и кусты, то хватался за ветки, нагибал их, тянул на себя. Когда решил остановиться, чтобы передохнуть, то заметил, что он уже почти на месте — вверху на краю небольшой площадки его ждал «Георгий-Григорий».
Поднявшись на козырек, осмотрелся. Они забрались почти на середину склона холма — вершины не было видно — пряталась за деревьями, а внизу, под ними, открылась панорама зеленого леса. Когда он в своих историях описывал море, то часто использовал словосочетание «водная гладь», но сейчас он смотрел на «лесную зыбь». Деревья без прогалин и просек стояли плотно, до самого горизонта, и невольно возникал вопрос: а как они доехали сюда? Разум подсказывал, что с такой высоты асфальтовой дороги просто не видно — её закрывают заросли, — но сердце и фантазия рисовали иную картину. Издали лес был похож на бескрайнее, лежащее складками, сшитое из зеленого бархата одеяло… Вот как бы он написал в своей книжке, если бы пришлось рассказывать об этом странном путешествии. Эти заросшие кленами, буками, ельником холмы — есть центр мироздания, первобытные чащи-пущи, куда обычным людям путь заказан, но ему оказана великая честь… Эти холмы, древние леса, эта ширь и пиршество первобытной природы выглядят нереально красивыми. Такое и представить трудно. Ну а вдруг, перед ним произошла материализация ещё не написанного? Он читал где-то когда-то — наверное, в детстве — о сумасшедшем писателе, который попал в придуманный им мир. Сюжет стар, но что в нашей жизни можно назвать новым?
— Мы пришли.
3. Вот и пришли
Он обернулся. Так и есть — вдали чернел вход в пещеру или штольню. Вокруг зелень-зелень-зелень, вверху солнце и прозрачное голубое небо без единого облачка. Но глаза невольно отворачиваются от всей этой красоты. Внимание притягивает чернота — глубина пещеры, где поселилась тьма. Вход в штольню был обрамлен светлым песчаником, и, казалось, что он выложен высокой, похожей на подкову аркой. Подумалось, что мало кому захочется идти в глубь холма. Здесь свет и тепло, а там сырость и холод. Здесь день, а там ночь. Здесь жизнь, а… не… Лучше быть здесь, чем там.
Только подумал об этом, как понял, что очень хочет пить.
Георгий-Григорий вытащил из кармана оплетенную ивняком флягу. Протягивая, сказал с усмешкой:
— Пейте, нам ещё спускаться.
Осилил несколько глотков — вода была так холодна, что невольно родился страх, как бы не заболеть. Отдав бутылку, направился к входу. Пройдя через утрамбованную площадку, он оказался возле высокой, почти в два человеческих роста арки. Стены и потолок пещеры были сухими, как бы пропыленными. Вверху висели, связанные толстым кабелем старые обшитые проволокой стеклянные плафоны. Георгий-Григорий подошел к электро-щитку, открыл его, и перевел в верхнее положение ряд тумблеров. Глубоко-глубоко в глубине горы еле слышно загудело, и лампы зажглись, стирая, размывая четкую до этого мига линию порога солнечного света и тени.
Переступив через порог, он тут же почувствовал разницу. На улице его окутывало облако лесных испарений, а здесь изнутри пещеры дул сухой, не имеющий резких запахов, почти стерильный воздух. Штольня, ровная у входа, стала опускаться. Он шел, отмеряя расстояние лампами, а тени кружились вокруг. Лишние звуки стерлись. Под ногами трещали, крошились камушки песчаника, шелестела при ходьбе одежда. Было слышно, как за спиной дышит Георгий-Григорий. Захотелось обернуться, но вспомнился старый запрет из прочитанной в детстве повести, — память услужливо прошептала: «Бестужева-Марлинского». Глупо? Да, глупо, но всё же… Чтобы не всматриваться в чернеющую вдали глубину тоннеля, он заставил себя смотреть под ноги.