— Почему я? — он повторил вопрос, чувствуя приятную тяжесть в желудке. Семён ещё держал в руке часть лепешки и не знал, что с ней делать — есть уже не хотелось.
— Патрона выбирает обвиняемый в lexsacrata — нарушении «священного закона». В нашем случае — в ворожбе и магии.
Не найдя лучшего варианта, он положил хлеб в карман и, удивляясь спокойствию своего голоса, задал ещё один вопрос:
— Когда произошло преступление и каковы последствия этого деяния?
Старик нахмурился, воспаленные кончики губ опустились ещё ниже.
— Преступление наше пока не имеет ограничения во времени. Злоумышленника искали долго, поймали чудом. А нарушение законов началось прошлой ночью и свершается по сию минуту. Итого более суток. Пойдемте. Не хотелось сразу вас тянуть, но лучше всё сделать сразу, не затягивая. Всё равно разбудили…
Претор пересек келью и коридор, направившись к железной двери. Новоявленному патрону пришлось следовать за ним. Оказавшись рядом с хозяином подземелья, он невольно задержал дыхание — иногда старики пахнут неприятно, словно выброшенный на свалку зассанный диван, но не в этот раз и не в этом месте. За претором следовал шлейф из запахов книжной пыли, свежеиспеченного хлеба, ванили и каких-то резких химикатов.
Вышли в гипсовый темный зал без стен и потолка — они где-то были, но при слабом свете невозможно было их рассмотреть и поэтому казалось, что у тьмы нет начала и конца, только вытянутая трапеция освещенного контура дверного проема с двумя черными силуэтами человеческих фигур.
Человеческих ли?
— Кто вы? — прошептал он еле слышно.
Старик, чувствуя волнение гостя, задержался возле порога и, не оборачиваясь, смотря своими пуговками во тьму, ответил:
— Мы — соль человечества.
— А я кто?
— Вы, Семён, — преступник.
— И в чем состоит моё преступление?
— Вы — писатель.
[1] Претор — чиновник в Древнем Риме, судья.
5. Проклятие писательства
Много метров вглубь земли. Нет звуков, только еле слышное, доносящееся из-за спины потрескивание свечей. Геометрия света под ногами, отвоевавшая кусок территории у мрака. Две фигуры. Одна старая, другая почти молодая. Они стоят за порогом, смотрят, но не могут видеть того, что прячется во тьме. Только дверной проем и их длинноногие силуэты, а дальше… нет ничего.
— Быть писателем разве это преступление?
— Да. Одно из найтягчайших.
— Но почему?
— Не мне вас сегодня судить. Пока вы патрон — вы неподсудны. Но потом, когда настанет время… Спрошу за всё.
— За что?
Старик должен был уже отвести помощника и начать то, ради чего Семёна вырвали из обычной человеческой жизни, но претор всё-таки решил объясниться:
— Я нарушаю правила… Впрочем, раз вам суждено увидеть своего подзащитного и, если повезет, даже поговорить с ним, то… Вы должны кое-что знать о человеческой природе. Уверен, вы слышали об этом много раз, но не предавали особого значения… Великая тайна состоит в том, что любое слово — это небольшой незримый глазу снаряд, терзающий или даже бьющий наповал психей, — психей, обитающих в закрытом для вас мире. Так было, есть и будет. Ваше словесное недержание — это проклятие. И пока существует человечество, оно будет поедать самое себя, ментальными и словесными извержениями. Ужас и горе, страдания и боль, всё мерзкое, что гнездиться и размножается в этом мире — всё от глупых, страшных, чёрных слов ваших. Вы, как бродяга на ярмарке, играетесь ими, жонглируете, бездумно потешаясь, выпячивая свою глупость и невежество. Вам, отравленным гордыней, смешно. Вы — даже не как малые глупые дети, не ведающие, что творят, нет! Вы все прекрасно осознаете. С самого детства вы душой чувствуете, как ранит слово, каким оно бывает болезненным. Мысли, чаяния, побуждения — всё имеет вещественную буквенную печать, а водоворот человеческих слов — это есть ваша вселенная. Меняющаяся, созидающая и разрушающая. Слово как константа, фундамент всего сущего. Слово — это магия! Теперь понятно? А писатели — главные преступники. Все до единого — лжепророки, несущиеся в кровавой колеснице, запряжённой неутомимыми жеребцами — грехом, похотью и самодовольством.
Старик вдруг повернул голову и презрительно посмотрел на гостя.
— Сколько у тебя романов?
— Два написанных и три в работе.
— Издано?
— Один.
— Рукописи?
— Две, не считая рассказов. Для себя распечатывал — с бумаги лучше вычитывать текст.
Претор вздохнул.
— Слово сказанное — это пуля, а напечатанное — снаряд… Однажды в одну деревню на севере забрел черный шаман — сиэхсит. И спросил, чем он может помочь людям? Ему говорят, что соседи хотят увести их оленей, сделай что-нибудь, отблагодарим. Шаман достал копыто горного козла, бубен и повел песнь смерти. Пел ночь и день, и ещё одну ночь, а наутро умер. Пошли люди к соседям, узнать что случилось. Интересно же. А соседи, перед тем, как всем пришлым перерезать горло, ответили, что злы они из-за поветрия элюю-смерти. Когда вороньи крылья начали хлопать над их ярангами, попросили своего шамана, чтобы он спас их. Времени у того было мало, — песнь успела много бед натворить, — да и молод он был, неопытен. И всё же отвел беду, начертав на кожаном одеяле своей кровью нужные слова. Тьма, кружащаяся над их стойбищем, вернулась назад и поглотила безграмотного шамана-сиэхсита. Такова цена слова сказанного и мощь слова написанного.
Я открыл тебе одну сторону, но есть и другая. Слово — это семя, попадающее в лоно. Благодаря ему рождается все прекрасное и ужасное на этом свете.
— Понимаю, — кивнул писатель. — В Библии…
— Замолчи! — закричал старик, и из его рта брызнули похожие на искорки капельки слюны. — Ничего ты не понял! Молчи и слушай. Ты и подобные тебе — ходячие свалки мусора, загромождающие пространство и время своим бредом. Ваши немощные фантазии, псевдоинтеллектуальные мысленныеполлюции подобны грязевому гейзеру. Ваши слова воняют. Вы подбрасываете вверх, в небо, комки нечистот! Но как вы не стараетесь, они все равно падают, создавая кучи, терриконы, целые горные хребты гноя и смрада. Уже невозможно определить, где было начало, как и не суждено нам узнать, когда наступит конец. Скажи, вот в твоих историях живет разная нечисть, домовые, всякие магические отбросы, колдуны и ведьмы. Но почему ты ни в одном рассказе не писал о настоящем зле? Когда мне сказали, кого придется сюда привести, я, чтобы понять мотив обвиняемого, прочитал всё, что ты написал. И заметил одну особенность. Это — сказки. Красивые, интригующие, но… пустые! В них есть притчевая основа, однако, сказка — это не реальность. Жанр воспитательный, легкий и очень далекий от попыток понять суть страстей человеческих. Ты ни разу не написал о настоящем зле. Ты даже не можешь называть его тем именем, под которым оно существует во всех известных мирах. Ответь, почему ты был так осторожен?
Откровенно, как на исповеди, писатель ответил:
— Я верю в Бога. И мне кажется, что есть такое области, которые неугодны Богу настолько, что он может… не обидеться, конечно…. а наказать. Зло осязаемо. Я много раз слышал о темных знаниях, запрещенных книгах. Проклятых созданий я не называю истинными именами, потому что боюсь накликать беду.
— Вот видишь! Ты всё прекрасно понимаешь. И ты правильно боишься. Чем больше в мир входят книги о зле, тем сильнее оно становится.
Всё же он должен был спросить…
— А что, вампиры и правда существуют?
Претор нахмурился. Было заметно, что его подмывало крикнуть, губы подрагивали, но он заставил себя некоторое время помолчать и только когда успокоился, ответил:
— Сколько людей, столько и миров, а у каждой избушки — свои игрушки. Есть и вампиры, и оборотни. Кто специально нервы треплет, тот и вампир, а садисты, наслаждающиеся страданиями и бессилием жертв — настоящие звери в человеческой шкуре.
— А тот, кого я должен защищать, он кто? Первый или второй?
Старик вздрогнул.
— Тебя позвал сиэхсита, — судорога исказила лицо претора, словно у него заболел зуб. — Он уже вторые сутки ведет песнь и только Небу известно, над чьими ярангами сейчас хлопают вороньи крылья, и найдется ли в том несчастном крае умеющий писать.