Я поел, оделся и вышел из комнаты. Вокруг не было ни души. Яркий свет, льющийся через широкое окно в конце коридора, освещал множество боковых дверей, вроде той, из которой я вышел, вероятно, за ними были другие спальни. Я направился к лестнице, ведущей в холл.
Спускаясь, я заметил боковым зрением какое-то движение. Это захлопнулась массивная входная дверь, обшитая дубовыми панелями. Я выбежал наружу и огляделся, но никого не было видно. Наверно, дверь была оставлена приоткрытой, чтобы проветрить дом, и теперь захлопнулась от порыва ветра. Но как я ни старался, не мог заметить никаких признаков жизни. Где же слуги, которых я видел накануне?
Я проходил из комнаты в комнату. Всюду роскошь, всюду тишина. На высоких окнах (они начинались у самого пола и кончались почти у потолка) висели великолепные пурпурного цвета гардины, подбитые бахромой из павлиньих перьев, которые весело колыхались от порывов свежего ветерка. Четырнадцать стульев вокруг огромного стола были обиты тем же пурпуром. Повсюду стояло множество безделушек, как я теперь понимаю, китайских: огромные фарфоровые и медные вазы над камином, расписные веера на стенах, бледно-зелёная керамическая ваза, заполненная до краёв тёмными сливами. Я взял одну и подтолкнул вперёд по столу — она докатилась до края и шлёпнулась на пол. Я выбросил её в окно, а оставшиеся сливы распихал по карманам.
Гостиная, отделённая арочным проёмом с занавесом, мало чем отличалась от столовой, только отделана была белым и вишнёвым. Окна и тут были открыты. Взглянув, я увидел двух полосатых кошек, гревшихся на солнышке на стене сада, но нигде не было никаких следов человеческой жизни.
Первое, что пришло мне в голову, — это истории, которые нам рассказывала Нелли. Она говорила, что во времена «чёрной смерти»[3] в Англии многие люди падали там, где застигала их смерть — в поле, в кузнице, дома, — и трупы лежали и разлагались, взывая к оставшимся в живых о могиле. Может, на каждой кровати наверху лежит труп, и не осталось никого, кто мог бы помешать мне прибрать к рукам всё, что понравится. А может, я перенёсся в сказку, где герой идёт один по прекрасной ледяной стране, люди вокруг живы, но замёрзли, как растения зимой, они неподвижны и безмолвны, они видят своими застывшими глазами всё, что происходит вокруг, но не в силах помешать герою. Они полностью в его власти.
Это были приятные фантазии — но приходили и другие мысли. Джозеф говорил мне, что когда-нибудь придёт день Страшного суда. А что, если этот день настал? И волей рока все жители земли в одно мгновение перенесены на небо (возможно, как раз в тот момент, когда я открыл глаза сегодня утром), а я остался здесь один, и когда полчища Сатаны обрушатся на землю, они схватят меня и уволокут в адское пекло. Или (самое вероятное) я действительно сумасшедший, и пустой дом не что иное, как галлюцинация — на самом деле в комнатах полно народу. И возможно, в этот самый момент мистер Эр смеётся надо мной, а Джон сдерживает меня, пока я, охваченный безумием, не вижу, не слышу и не чувствую их.
У меня вдруг возникло желание проверить свою теорию. Отчасти из любопытства, отчасти из суеверия я загадал, что, если и в следующей комнате никого не окажется, значит, я и впрямь безумен и вполне способен перерезать себе горло. Я быстро подошёл к двери на другом конце гостиной и распахнул её.
Раздался грохот. Я испугал горничную, чистившую медную каминную решётку. Она повернула ко мне свою глупую физиономию и вопросительно уставилась на меня, разинув рот. Я тоже разинул рот пошире и вдобавок зарычал. Дурочка воскликнула «Ой!» и убежала, стуча каблуками.
Убедившись в том, что всё происходящее не пустые фантазии, я раздвинул занавески на ближайшем окне и выбрался в сад. Краем глаза я заметил, как мелькнуло что-то белое — похоже, нога, одетая в чулок, — мелькнуло и тут же исчезло за изгородью. Всмотревшись, я заметил человека (может, это был Джон?), прятавшегося за кустом. Он следил за мной, это точно.
Я прямо взбесился: кто им позволил проделывать со мной такие штуки? Этому шпику будет что рассказать, я уж постараюсь! Я швырнул в кошек сливами, а когда те удрали, набрал на дорожке белых камушков и запустил ими в цветочные горшки, рядком стоявшие на стене, — горшки попадали один за другим с глухим монотонным стуком; я рассердился на себя, что показал публике (пусть даже незваной) такое скучное представление. Затем вспомнил о прекрасных лошадях, на которых мы сюда приехали. Они могут дать моему спектаклю большой размах.
По доносившемуся до моих ушей ржанию я наконец нашёл конюшню; она скрывалась за колючими зарослями, столь густыми, что я не решился пройти напрямик, а обошёл их по краю, пока наконец не достиг цели.