В это мгновение что-то стремительно влетело в дверь, пронеслось во тьме и вылетело с другой стороны — то ли летучая мышь, то ли ночная птица. На краткий миг биение её крыльев и пронзительный крик наполнили конюшню. Потом она исчезла.
Мистер Эр решительно повернулся ко мне.
— Что до моих причин, — как вам понравится такое объяснение: я давно хочу сотворить кого-либо по своему подобию и таким образом приобщиться к бессмертию. Что скажете?
— Скажу, что вам надо жениться и завести детей.
Он покачал головой.
— Нет, это невозможно. Не могу объяснить понятней, примите на веру, что по очень веской, несокрушимой причине я не могу жениться.
— Даже если так, выход очевиден. Возьмите под свою опеку маленького сироту, неоформившегося и покладистого. Выберете его из своего круга.
— Может быть, может быть. Но я выбрал вас.
— Вы по-прежнему не объяснили почему.
Мистер Эр снова повернулся к ночному небу.
— По правде сказать, Хитклиф, мне тяжело об этом говорить, так что будьте ко мне снисходительны — честно говоря, вы похожи, и очень похожи на человека, которого я когда-то любил и потерял — потерял безвозвратно.
Я вспомнил, что говорил мне Дэниел.
— На вашего брата?
Он, похоже, напрягся и, помолчав, сказал:
— Давайте не будем произносить имён — я суеверен на этот счёт, и сходство — поразительное, ошеломляющее сходство — делает меня ещё более суеверным. Когда я увидел вас в Ливерпуле, я понял — неважно, что я понял, главное, как я поступил. Так вот, судьба устроила нашу встречу: я понял, что это — знак, и я должен позаботиться о вас. Судьба определила нам встретиться возле сумасшедшего дома: возможно, это тоже знак.
— На что вы намекаете? Вы считаете меня сумасшедшим?
— А вы считаете себя сумасшедшим, Хитклиф?
— Вы были возле того же сумасшедшего дома? Должен ли я из-за этого считать вас сумасшедшим?
— Может быть, может быть.
Мистер Эр вернулся к своему стулу. Он выплеснул воду из стакана и налил вина.
— Прошу садиться и продолжить трапезу, Хитклиф; мы обсуждаем серьёзные вещи, но это не повод морить себя голодом.
— Советую вам быть осторожным, — сказал я, садясь.
— Ваш ответ подозрительно напоминает угрозу. Вы пробудили во мне любопытство. Пожалуйста, продолжайте.
— Я строптив.
— Можете меня в этом не убеждать; я имел случай убедиться на опыте. Однако я полагаю, что в собственных интересах вы можете быть вполне покладисты. Что ещё?
— Я не обладаю той мягкостью, которая нужна, чтобы слепить благородный характер. Предупреждаю, я груб и неподатлив. Из меня трудно сделать чьё-либо подобие, тем более — подобие джентльмена.
— Что за вкрадчивая речь! — фыркнул мистер Эр. — Вы в корне не правы. Благородство, основанное на мягкотелости, недорого стоит. Оно хрупко и лишено законченности. Продолжайте, может, выдумаете что получше.
— Я доверился однажды, и только одному человеку, безусловно и безоглядно. Повторить это невозможно. Моя способность к сближению исчерпана раз и навсегда. Говоря проще, я не верю вам и вряд ли поверю в будущем.
— Ах, я вновь угадываю тень Неназываемой. Что ж, вы меня предупредили, и это честно. Если бы я нуждался в ободрении, то меня обнадёжили бы ваши слова, что вы вообще кому-то доверились, и, стало быть, в принципе способны на такие чувства.
Я пожал плечами.
— Может быть. Однако меня столько обижали все, даже она (здесь я невольно сказал правду, Кэти), что я больше не расположен давать кому-то власть над собой. Я буду независим и неуязвим.
— Понятно. Мы с вами схожи, Хитклиф, мы оба от природы одиночки. Свои воспоминания, обиды, клятвы мы хороним в сердце, скрываем от всего мира, однако ими определяются все наши чувства, все наши действия. Ведь вы таковы?
— Да.
— И я тоже. Подобное стремится к подобному; я интуитивно распознал в вас товарища по несчастью. — Он протянул руки через стол и, глядя прямо в глаза, сжал мои ладони. — Коль скоро мы одинаковы в своей первичной сути, мы можем понять друг друга куда лучше, нежели люди, сходные внешне, но внутренне различные. Я прав, Хитклиф?
— Возможно; эта теория нуждается в доказательствах.
— Отлично, — отвечал он. — Мы нашли одну общую черту, но она глубоко укоренена. — Он резко выпустил мои руки и поднял вазочку. — Отведаете бланманже?
Он протянул мне вкусно пахнущую белую массу; я отказался. Он положил себе внушительную порцию.
— Итак, полагаю, ваши возражения мы отмели, — проговорил он, с удовольствием проглотив несколько ложек десерта. — Теперь подумаем, как будем осуществлять наш план. Сколько вам лет? Семнадцать? Восемнадцать?