Ответа не было. Надежды не было, и только инстинкт повелевал бороться. Да, я буду бороться, и если мне не удастся подняться над Эдгаром Линтоном, то я убью его, чтобы получить желанное преимущество.
Я попытался обдумать ситуацию спокойно. Ясно, что прежде всего надо выйти из-под власти Хиндли. Куда идти дальше, я представлял себе весьма туманно, но, по крайней мере, средства на то, чтобы уйти, у меня были. В сарае я спрятал несколько золотых монет — Хиндли, когда напивался, ронял их из карманов, а я подбирал, считая эти монеты справедливой платой за свой рабский труд. Я должен забрать их и отправиться туда, где моя ненависть даст мне силы победить — или отомстить.
Я вернулся на Перевал, когда упали первые капли дождя, и увидел тебя. Ты стояла у стены не двигаясь и смотрела в сторону Гиммертона. (Ты меня высматривала или Эдгара?) Вспышки молний озаряли твоё обращённое к небу лицо. Мысленно я покрывал его поцелуями и проклинал. Моё сердце обратилось в камень. Я забрал монеты из тайника, устроенного под силками, которыми Джозеф ловил кроликов, а потом вырвал с кровью клок волос и положил его на это место; думаю, он до сих пор там лежит. Когда я выскользнул в открытую дверь, стены сарая дрожали, сверкнула молния и Перевал озарила вспышка света. Я уходил. Ты стояла у стены неподвижной чёрной тенью. Тогда я последний раз видел тебя во плоти.
Куда теперь? Что я знал о мире за пределами Гиммертона?
Понемногу решение созрело. Обращаясь к истокам своей памяти, я вижу себя спящим рядом с тобой на кровати под завывания ветра, раскачивавшего верхушки елей за окном. Однако до этого пробуждения было нечто, похожее на смутный сон. Напрягая память, я всматривался в свою жизнь до того забытого путешествия, что привело меня, завёрнутого в пальто твоего отца, на Перевал, — и увидел там город, реку, корабли, матросов со сверкающими улыбками, хлеб, подобранный с пола таверны, золотую монету, брошенную каким-то пиратом и падающую, кувыркаясь, в мою раскрытую ладонь… Город великанов, ибо я был тогда малышом, путавшимся у всех под ногами. И ещё более смутное воспоминание — чисто побеленная комната с низким потолком и распятием на стене, оплеухи и молитвы, земляной туннель под стеной и на другом его конце вонючая речка.
Из этих жалких обрывков я должен был сложить карту той единственной страны, откуда я родом; эти же осколки воспоминаний были единственным ключом к загадке моего происхождения. Ведь не выпрыгнул же я из зловонной речной грязи, как жаба; у меня должны были быть отец и мать, пусть даже низкого рода. У меня росло желание получить то, что принадлежит мне по праву рождения. Я помнил из рассказов Нелли, что твой отец нашёл меня в Ливерпуле — в Ливерпуль-то я и отправлюсь.
Незаметно пролетел остаток ночи. Из-за бури я не сразу нашёл тропу через Болото Чёрной Лошади. Три раза я оступался и падал в трясину, три раза напряжением всех сил мне удавалось высвободиться из её цепких объятий. На третий раз, совершенно измученный долгой борьбой, я, должно быть, на некоторое время потерял сознание и, придя в себя, ощутил во рту чудесный вкус болотной жижи и увидел зрелище дивной красоты — пустоглазое лицо мертвеца, щерившееся прорезью рта в нескольких дюймах от моего собственного. Скорее всего, это были следы человеческих жертвоприношений древних саксов. Труп лежал в торфе с незапамятных времён, и теперь встряска вынесла его на поверхность — Нелли рассказывала о таких вещах. Но тогда, в панике, я решил, что это демон, посланный адом за моей душой, и это заблуждение, вероятно, спасло мне жизнь, потому что ужас и отвращение придали новые силы, и я выбрался из трясины. Я откашлялся, чтобы выплюнуть грязь, которой наглотался, и в забрезжившем свете зари отправился в Гиммертон, а оттуда, спрятавшись в молочном фургоне, на ярмарку в Манчестер.
Несмотря на усталость и мрачное расположение духа, возбуждение рыночной толпы, где собрались продавцы и покупатели со всей округи, пробудило во мне чувство собственного достоинства и одновременно обиду. Я был никем! У измазанного дерьмом кретина, чистившего сортиры, положение было лучше моего. Но я чувствовал, что вправе презирать даже чванного купца, бросившего кретину монетку и важно поглаживавшего золотую цепь у себя на животе. Когда я буду джентльменом, я смогу покупать и продавать таких джентльменов, как он, десятками.
В Ливерпуль, как я выяснил, проще всего было добраться каналом. Подойдя к человеку, грузившему на баржу большие тюки материи, я спросил у него, сколько он запросит за проезд. Он дал мне пинка и ответил, что не берёт на борт цыган: все они ворюги. Как только он повернулся ко мне спиной, я запрыгнул на баржу, забрался на тюки шерсти и хлопка и отдыхал там до вечера, пока наша баржа скользила по гладкой воде к Ливерпулю.