«Вот только поза для этого платья сильно неподходящая, это поза для штанов, а в платье ног не видно вообще, поэтому они должны стоять ровно, а позировать надо руками и верхней половиной тела, может быть, как-то взаимодействовать с подолом и рукавами. Я никогда не фотографировалась в платье, почему-то. Как так получилось? Надо наверстать.
Ага, а перед этим погуглить, как делать это правильно. Мечтай, Вера.»
На следующем фото она была одета в уродливую юбку и одну из старых рубашек, это тоже снимал министр, ему понравилась поза руки-в-боки. По трезвом размышлении, Вера решила, что эта поза выглядит лучше, чем предыдущая.
«Надо быть собой, так всегда лучше. Хоть в тряпках, хоть в шелках — а собой быть красивее, через камеру это предельно ясно видно.»
Дальше было много фотографий драной-шитой спины министра, ей было больно на это смотреть, и она пролистала побыстрее. Потом была фотография, которую она не поняла с первого взгляда, потом вспомнила — кофе и какао, презент от второго Призванного.
«Нет, это не Коля. Он не прислал бы мне такую ерунду, ему бы в голову не пришло, что я так протуплю, что не догадаюсь спросить на рынке о плодах, а не о том, что из них делают — он считает меня самой умной в мире, потому что я не давала ему поводов думать иначе. Это не он. Он даже не знает, что я люблю кофе и шоколад — я не ем на работе, и даже чай не пью, только воду и печенье, потому что там ужасные туалеты и я не хочу ими пользоваться. Но я никому об этом не говорила, когда мне предлагали чай или кофе, я просто говорила, что не хочу. Там вообще думают, что я на вечной диете.
Кто ещё мог прислать мне цитату Алишера Навои?»
Мысли походили кругами и уткнулись в тупик, она стала листать фотографии дальше, там были чертежи и детали с работы, спящий за верстаком Лёха, которому пацаны веселья ради нарисовали на затылке смайлик, потом фото афиши кинотеатра, она сделала его, чтобы не забыть дату выхода фильма.
«Всё, можно удалять.»
Это окно в другой мир пробудило такие гадкие эмоции, на большую половину состоящие из жалости к себе, что она закрыла галерею, открыла книгу про сфокусированные корытца и стала читать с того места, на котором остановилась, это успокаивало — в первый раз она читала её на лавочке в парке, как только купила, она долго её ждала, поэтому глотала как лабрадор, не видя ничего вокруг, точно зная, что потом перечитает ещё раз десять минимум и всё упущенное точно найдёт.
Книга увлекла её, и когда в соседней комнате затрещал будильник, она улыбнулась от этого звука из домобильного детства, и продолжила читать. Министр шелестел одеялом, ходил по комнате, шумел водой в ванной, потом скрипел дверцами шкафа и шелестел одеждой, это дало Вере достаточно времени на то, чтобы морально подготовиться к серьёзному разговору и не прыгать ему навстречу как собачонка, заранее заявляя, что он может быть худшим человеком в мире, она всё равно будет ему всегда рада.
Когда министр вышел из комнаты, она окинула его взглядом, отмечая, что влезать в костюм он не стал, а надел один из своих чёрных пушистых халатов с кленовыми листьями, вероятно, даже без оружия. Министр остановился в дверях, она молча посмотрела на него пару секунд, потом без улыбки сказала:
— Утречко. Выспались?
— Как давно вы встали? — мрачно спросил он, она иронично указала взглядом на своё одеяло:
— Я ещё не вставала.
— Не делайте вид, что вы меня не поняли.
— Я не сплю с теми, с кем не состою в отношениях.
Эта фраза ей удалась, она мысленно репетировала её, пока он был в ванной. Он ответил ровно и спокойно, как будто тоже готовился:
— Вы состоите.
Вера показала ему безымянный палец, с таким выражением лица, как будто это был средний:
— Видите кольцо на этом пальце?
— Могу надеть какое захотите.
— Нет, не можете. И вы прекрасно об этом знаете, так что хватит врать себе и всему миру, вам давно никто не верит, о вашей ситуации знает весь рынок, там каждая собака уже в курсе, что вы скоро женитесь.
Он мрачно вздохнул, плотнее запахнул халат и сел в кресло. Помолчал, потом предельно серьёзно сказал:
— Вера, Виари ошибается. Старики не способны мыслить за пределами узких рамок своего опыта, они зарылись в своё «раньше было лучше» и думают, что смогут всё вернуть «как раньше», но время вспять не обратится, мир изменился, люди изменились, даже если они каким-то чудом переселят всех цыньянцев обратно в свои рабские условия, они всё равно не будут жить как раньше. Люди уже распробовали карнскую свободу и возможности, они не будут мириться с произволом аристократов, поколение сменилось, дети иммигрантов называют себя цыньянцами и повторяют как попугаи за родителями, что «раньше было лучше», но если их попробовать нагнуть как раньше, они взбунтуются. А у империи не хватит сил опрокинуть такой мощный бунт, особенно после войны, карнские цыньянские аристократы ничего с собой в империю не принесут, кроме непомерной гордыни и раздутых личных нужд, они не защитят и не укрепят империю, у них нет денег, нет армии, нет опыта управления большими территориями, старики постарели, а молодёжь училась теоретически, им гордыню привили, а технических знаний не дали. Вся эта «волна», которая «вернёт цыньянцев на родину», разобьётся о реальные проблемы очень быстро, сразу после войны, когда надо будет восстанавливать страну, а урожай просрали и полстраны калеки. Будет голод, и естественно, будет очередная кровавая резня, которая закончится сменой династии, я этого не допущу. Старики думают, что я не смогу, но я смогу, они ничего обо мне не знают, потому что лучшее оружие — то, о котором никто не знает. Я не собираюсь открывать им все свои карты, я не дурак. Но отдавать свой дом в лапы предателей тоже не собираюсь, просто они пока об этом не знают, пусть думают, что у меня нет выбора, и я рано или поздно сдамся. Но я не сдамся. А вы можете меня поддержать или не поддержать, в первом случае мне будет легче, но во втором — я всё равно выиграю. И тогда они все склонятся и всё одобрят, и я на тебе женюсь, Вера, и мать будет неистово за, потому что у неё не будет выбора.