Преступление в лесу
Я служил в Ле-Мане, когда мне пришлось разбираться с этим темным делом. Сарта — это немножко Корсика, с той лишь разницей, что вместо чести там главное — деньги.
Та же межклановая рознь, та же месть, лелеемая годами. Тот же обет молчания, и порой еще более стародавние, цепкие и дикие суеверия. Вот почему я не испытывал особого оптимизма, отправляясь в эту заброшенную сельскую местность, где только что убили Эмиля Сурлё. Я покинул Ле-Ман меньше часа назад, а впечатление создавалось, что находишься в дремучем лесу. Огромные сосновые боры, темные и сырые, заросли папоротника, ухабистые дороги, болота; птиц мало, природа враждебная, мрачная, и вдруг посреди поляны автомобиль, а внутри — тело. Жандармы ни к чему не притрагивались, потому что знали, что я скоро приеду, тем более что я приступил к расследованию с самого начала. Преступление налицо: заряд картечи пробил лобовое стекло и сразил Сурлё прямо в грудь. Он рухнул на руль, сраженный наповал. Машина сделала резкий поворот, затем остановилась поперек дороги с заглохшим двигателем.
— Выстрел из ружья произведен метров с десяти, — сказал бригадный комиссар. — Видите, дробью изрешетило весь бок машины.
Он провел меня за толстое дерево и показал гильзу из красного картона, которую я подобрал.
— Стрелявший находился здесь, — вернулся он к разговору. — Думаю, что он поджидал Сурлё, так как земля вся истоптана, как если бы долго ждали.
Действительно, виднелись довольно четкие, но запутанные следы. Скорее всего, на нем были резиновые сапоги с подошвой в клеточку. Все это нас не очень-то продвигало вперед.
— Расскажите мне о Сурлё.
— Их двое, — сказал комиссар, — Эмиль и Гастон. Это — Эмиль, старший.
— Чем он занимался?
— Торговал недвижимостью, а под этим здесь подразумевается многое. Конечно, он покупает и продает, но он также собирает арендную плату, получает комиссионные — короче, целая кухня…
— Богат?
— Говорят, да. Но никаких внешних признаков. Так обычно и бывает у людей его профессии из-за налоговой полиции.
— А его брат?
— Гастон владеет мукомольней чуть подальше. Тот тоже вполне обеспечен.
— Они ладили?
— Не то слово, неразлучны.
— Эмиль женат?
— Нет. Он жил как старый секач. Гастон женат. У него взрослый сын, сейчас служит.
— Вы предупредили его?
— Это как раз он обнаружил своего брата. У них общие дела: здесь полная мешанина в этой семье. Он вам объяснит лучше, чем я. К концу каждого месяца он приходил к Эмилю, когда тот возвращался из своих поездок. Они занимались своими подсчетами вдвоем.
— Но все-таки не среди леса!
— Нет, конечно. Мы находимся в двух шагах от усадьбы Эмиля.
Комиссар взял меня за руку и повлек к дорожке, которая виднелась чуть поодаль, между соснами. В глубине я обнаружил ограду и двускатную крышу здания, напоминавшего старинный замок.
— Это здесь, — сказал комиссар. — Эмиля застрелили, когда он сбавил скорость, чтобы повернуть.
— Если я правильно понимаю, его обокрали?
— Очевидно! Я не вижу его портфельчика. По словам Гастона, Эмиль складывал деньги своих клиентов в старенький портфельчик. Всего около четырех тысяч франков.
— А где он, Гастон?
— Поехал предупредить жену. Он вскоре вернется.
Рокот мотора вернул нас на поляну. Прибыл врач. Рукопожатия, привычные банальные фразы. Покуда он обследовал тело, я попытался не то чтобы определить, но приноровиться к задействованным лицам, обстоятельствам, месту происшествия. Городские преступления, да позволено мне будет сказать, подходят мне больше, чем эти преступления «на природе», их виновники располагают полной свободой, чтобы скрыться. Ружье, дробь, патрон!.. В местности, где все охотятся, я найду их повсюду — эти ружья, дробь и патроны даже того же самого калибра! Комиссар угадал мою растерянность и шепнул:
— Без сомнения, это Жюль стрелял.
— Жюль?
— Да, Марасэн. Из-за него одни неприятности. Он был егерем у графа Сен-Андре, а потом, после смерти своей жены, принялся пить. Графу пришлось его уволить, и Марасэн стал чем-то вроде дикаря. И это он, когда-то такой исполнительный и добросовестный, теперь промышляет браконьерством; при случае и стянет что по мелочи, а когда «под мухой», то способен на все. У него уже две судимости: одна за побои с увечьями, другая — за кражу. Я действительно не вижу никого другого, кто…
— Он далеко отсюда живет?
— Нет. Минут десять на вашей машине.
— Тогда поехали!
Марасэн потрошил кролика на маленьком дворике возле лачуги, где он жил. Впрочем, местечко очаровательное: много цветов, серебрящиеся на солнце тополя и в конце тропинки — темные воды Сарты, в которых отражаются коровы, пасущиеся вдоль берегов. Марасэн был одет в замшевую куртку, в глазах просвечивало безумие. Увидев нас, он осклабился.
— Покажи свое ружье, — сказал комиссар.
По его тыканью я определил степень падения этого человека. Марасэн движением подбородка указал нам на хижину. Я вошел за комиссаром. Ружье висело у очага.
Комиссар переломил стволы, вытащил два патрона из красного картона и понюхал оружие.
— Так и есть, — пробурчал он. — Мерзавец!
Не выпуская ружья, он ринулся во двор.
— Где ты спрятал деньги?
Тот преспокойно отделял шкуру кролика кончиком ножа.
— Хотел бы я иметь деньги, которые можно прятать, — сказал он.
— Вы знаете, что Эмиль Сурлё умер? — сказал я.
— А! Вот так новость!
— Он был убит выстрелом из ружья с час назад… Ружье, как ваше, и патроны, как ваши…
Я показал ему стреляную гильзу из красного картона, которую я подобрал за деревом.
— И твоим ружьем недавно пользовались! — крикнул комиссар.
— А чем я, как вы думаете, убил этого кролика? — спросил Марасэн по-прежнему невозмутимо-наглым тоном.
— Не надо горячиться, — сказал я. — Расскажите мне, что вы делали во второй половине дня.
— Так вот, я ушел часа в три. Переправился через реку, поднялся до Круа-де-Берже; там я застрелил кролика и вернулся через Катр-Шмэн.
— Признаешься! — воскликнул комиссар. — Именно там-то Сурлё и убили.
— Хотелось бы взглянуть на него, — не смущаясь, сказал Марасэн.
— Во что вы были обуты? — спросил я.
— Вы не охотник, — сказал он презрительно. — В сапоги, конечно.
— Где они?
— На кухне.
Они там и стояли. Старые резиновые сапоги с подошвой в клеточку.
— Да он издевается над нами, — негодовал комиссар. — Я забираю его.
— Подождите!
Я быстро обыскал кухню и комнату, служившую спальней.
— Время только теряете, — вновь заговорил комиссар. — Он мог спрятать деньги где угодно. Может, не у себя, а под каким-нибудь деревом.
Он рассуждал резонно. Марасэн — хитер и осторожен. Если он и виновен в преступлении, то принял меры предосторожности.
Я позволил комиссару действовать по его усмотрению. Марасэн не оказал никакого сопротивления. Он демонстрировал пренебрежительное равнодушие. А мне вспоминались некоторые выражения комиссара Мерлина, моего учителя. «Нажива, — частенько повторял он, — что это значит — нажива? Все может стать наживой. Но не только деньги надо принимать в расчет. Существуют и любовь, и ненависть, и ревность. Преступление затрагивает многие стороны!»
На поляне нас ожидал сюрприз. За время нашего отсутствия врач переместил тело и обнаружил портфельчик, который соскользнул под сиденье. В нем находилось три тысячи шестьсот пятьдесят франков.
— Это как раз та сумма, — сказал нам брат убитого, которой уже успел вернуться обратно.
Гастон Сурлё был низким, широкоплечим, в куртке на меху, но, несмотря на свой спортивный вид, морщинистым, усохшим, со слезящимися глазами, лицом походил на старика. Он смотрел на Марасэна с удивленным любопытством. Я обернулся к комиссару.
— Я полагаю, мы немного поторопились!..
Марасэн ухмыльнулся.