На этом кончил свою песню пастух, тогда Дон Кихот попросил его еще что-нибудь спеть, но Санчо Панса, который более расположен был соснуть, нежели слушать пение, воспротивился.
— Давно пора вашей милости выбрать себе место для ночлега, — сказал он своему господину. — Они и так за день намаялись, куда им еще петь по ночам!
— Я тебя понимаю, Санчо, — заметил Дон Кихот. — Ясно, что походы к бурдюку должны быть вознаграждаемы сном, но не музыкой.
— Боже милостивый, кому что! — воскликнул Санчо.
— Не отрицаю, — сказал Дон Кихот. — Итак, ты можешь устраиваться, где тебе угодно, мне же, принимая в рассуждение избранный мною род занятий, приличнее бодрствовать, нежели спать. Со всем тем не худо было бы тебе, Санчо, еще раз перевязать мне ухо, потому что оно болит нестерпимо.
Санчо принялся было за перевязку, но один из пастухов, осмотрев рану, сказал оруженосцу, чтобы тот не трудился, ибо у него есть лекарство, от которого она скоро заживет. Вокруг было много розмарину, пастух сорвал несколько листиков, разжевал их, смешал с солью, приложил к уху, а затем, умелой рукой перевязав его, объявил, что иного средства и не потребуется, и так оно впоследствии и оказалось.
Глава 12
В это время явился один из тех, кому поручалось ходить в деревню за продовольствием, и сказал:
— Друзья! Знаете, что случилось в деревне?
— Откуда нам знать! — отозвался один из пастухов.
— Так вот знайте, — продолжал тот, — что сегодня утром скончался всем известный пастух-студент по имени Хризостом, и говорят, будто умер он от любви к этой чертовке Марселе, дочери богача Гильермо, той самой, что в одежде пастушки разгуливает по нашим дебрям.
— К Марселе, говоришь? — переспросил кто-то.
— Ну да, к Марселе, — подтвердил козопас. — Но всего удивительнее то, что он завещал похоронить себя, точно мавра, среди поля, у подошвы скалы, где растет над источником дуб, ибо, по слухам, да и от него самого будто бы приходилось слышать, что там он увидел ее впервые. Он и еще кое-что завещал, но местное духовенство объявило, что воля покойного исполнена быть не может и что ее и не подобает исполнять, — это, мол, пахнет язычеством. А закадычный друг покойного, студент Амбросьо, который вместе с ним переодевался пастухом, говорит, что завещание Хризостома должно быть исполнено в точности, как оно есть, и по сему случаю в деревне переполох. Однако ж, если верить молве, дело кончится тем, что Амбросьо и его друзья-пастухи поставят на своем и завтра с величайшею торжественностью понесут хоронить Хризостома в поле. И думается мне, что поглядеть на это стоит, — я, по крайней мере, пойду непременно, если только мне и завтра не придется идти за продовольствием.